Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич

Ознакомительный фрагмент— не значит победить». И стоял Бог перед своим творением. И восхищался им. И видел Бог, что это хорошо. Но ненавидел его. Творение выше творца? Нет! И стояли они друг против друга — творение и творец, Бог и человек — Человек! Да, жалкий кусок плоти — перед Богом. Живым и могучим. Ты слышал музыку, видел грозу — и достойно стоял перед ними. Но что это всё перед Богом? Мощь неба, мощь грома, мощь музыки — пред Божьей мощью? И стоял Бог, в огне и величии — создатель, владыка, — но не пал Человек на колени. Человек — сын Человечий. И смотрел на Творца. Нет, не прямо — ярче солнца был облик владыки — и отводил он глаза. В силу слабости плоти — не духа! И Бог понимал. Что мог он сделать? Убить? Мы уже говорили, что нет. Но путь был. Искушения. Властью. Славой. Могуществом. — Ты слышал о них. Но тот сказал: «Нет!» — «Ещё бы, что это всё перед бессмертием?» — «Ты не понял — точнее, я не сказал. И при этом — бессмертие. Ему. Только ему. Реальное, а не то, что он, быть может, найдёт. Вот какой был выбор. И тот его сделал.

И вновь смотрел Бог на творение и восхищался им — вновь. И собой восхищался. По образу и подобию был человек — и значит, в Творце есть такое величие. В нём, в Боге. И понял Бог своё восхищение, и ужаснулся ему. Он, Бог, — восхищается творением больше, чем собой, — и собою — через творение! Он ставит творение выше себя! Гневом вспыхнули Божии очи — мгновенье — и испепелил бы он человека. Но нет! Не убить — победить он хотел, и ослабил он пламя очей, и вновь загремел его голос. Словом. Последним. Страшным. Выбор — вот что давал он. Тому. Человеку. Бессмертье — иль смерть — в муках — сколь долгих — неведомо — быть может, и бесконечных — но знать он об этом не будет! Такой был выбор». — «Но простите, где же тут выбор? Зачем ему выбирать смерть и муки?» — «Ты не дал мне закончить. Плата за муки — бессмертие людям. Всем — кроме него. Вот такой выбор».

«Простите, всё это опять очень красиво и возвышенно, но всё-таки — можно же проще. Соблазнить его женщиной — ведь здесь нет никакого насилия — просто найти — или сотворить — такую, чтоб он не устоял, — это его свободный выбор! А дальше — размножится — детей кормить надо — когда он ещё научится воскрешать своих мертвецов, а кормить-то надо сейчас! Вот и всё искушение — и не надо никаких грандиозных картин, сверкания очами». — «Да. Искушение бытом — страшная вещь, тем более, что и не воспринимается, как искушение. Просто затягивает — незаметно, тихо — глядь — и не выбраться. Не знаю — история об этом умалчивает — но думаю, что подобные искушения были. И он их преодолел. И стоял теперь перед Богом, и решал. За себя и за мир. …И за Бога — да, и за Бога, как сейчас ты услышишь. И Бог дал ему время. Дал ночь — чтоб решить. Чтоб познал тот страх. И тот познал. Но выбор сделал — смерть! Да, он — Человек — отказался от вечности — ради смерти и муки — ради спасенья других. И Бог дал ему смерть — и муку — на кресте. И ждал мольбы о пощаде — но мольбы не было. Гвозди впивались в руки, и не было тела — лишь боль — и не давал ему Бог забытья! Не давал! Только боль — сгусток боли, раздирающей плоть, раздирающей мозг — безнадёжной, жестокой, лютой. И Бог смотрел на него. И восхищался им. И завидовал. Да, завидовал! Человек превзошел Бога! Тварь превзошла Творца! Он, всемогущий, бессмертный — отдал бы своё бессмертье? Сумел бы? Но Богом был он — могучим и гордым — и не мог допустить, чтоб творение превзошло его. И решил он принять смерть. И муку. Чтоб стать выше творенья! И его — в человеческом облике — водрузили на крест. И гвоздями — к кресту! Бога — казнью раба! И страдал он, и умер. И содрогнулся мир. И рухнул бы — в хаос и мрак — но нет!

Могуч был Творец, и на славу он создал творенье. И не зря говорил он, что это хорошо. Мир не рухнул — лишь рушился. Начал рушиться. Незаметно, тихо — но начал. Три дня это длилось — три дня смерти Бога. И вползали в мир силы хаоса, силы тьмы, и ангелы с огненными мечами отступали пред ними. Он умер — и всё же воскрес. Не волей своей — жаждой жизни. Сильнее она, чем воля. И стала она словом, а слово — Богом. Осмотрел он свой мир — Воскресший — и увидел распятого. Человека — того. И предстал перед ним в своей мощи — перед ним, обречённым на муку и страдающим — на кресте. И снова — вопрос, и вновь — „нет“.

И устыдился Бог. Он умер из зависти — он, всемогущий, обрёкший мир на погибель — а этот — жалкий комок плоти, скопище боли — пошёл на муку и смерть ради других. И стал выше Бога. Но признав, позавидовал Бог. Ещё сильнее! Он, прошедший сквозь смерть — жаждал славы. И получил её — взял. У того — распятого, беззащитного. Славу страдания. Славу смерти — за человечество. За людей. И люди славят Бога, искупившего смертью своей их грехи. А тот? Ввергнут во мрак, в скрежет зубовный, и висит там, распятый — годы, столетья. Вечность? — быть может. Не смеет Бог дать ему смерть. Не смеет!» — «Ну а сдержал Бог слово? Дал людям бессмертие?» — «Сам смотри. Хочешь — верь, как верят многие». — «Ну а тот что сказал?» — я указал пальцем на плиту. «Тот? Что бессмертие будет — не по воле Бога. Против воли Его. Волей того, кто распят. Во мраке и муке стоит он, прибитый, и корчится тело его — если может. Но растёт его сила — сила духа. И сойдёт он однажды с креста, вырвет гвозди из рук, и зазвучит его голос во мраке: „Бог, держи своё слово!“ И не посмеет Бог отказаться. Так оно будет. Так должно быть и должно». — «А ты веришь в