На рассвете - Игорь Семенович Чемеков

к ним в спальню явились двое мальчишек, как полагалось, из родни молодых, один с петухом, другой с курицей. Синеглазый, чернобровый, весь в сестру Мотю, Колька преподнес своему новоиспеченному зятю гребнястого, золотогрудого петуха, драчуна отменного. А его приятель, из костожоговской родни, Мишка, преподнес Моте смиренную рябую хохлатку!

На счастье, значит, на богатство, на многодетность!

Чтобы воскресить в памяти какую-то яркую сценку из прожитого, человеку нужна секунда, — это как вспышка молнии, возникающая внезапно и ослепляюще. Корней Мартынович даже закрыл на ту секунду глаза. А в ответ на предложение взять отпуск, съездить к родным Юли, слышит:

— Без ваших советов как-нибудь обойдемся!

— Напрасно. — Председатель поднялся с табуретки, силясь держать спокойствие. Но он не мог отвести глаз от кулаков Николая. Угроза получить шатуном двигателя по голове вовсе не казалась ему мало реальной.

— Правление постановило снять тебя с должности заведующего. Пьешь. Порочишь руководство. Это называются дисциплина?! Такие штучки у нас никому не прощаются — ты это знаешь. Предлагаем любое на выбор: аккумуляторщиком, слесарем… Не сделаешь правильных выводов из первого наказания!.. — оборвав голос на угрожающей ноте, Корней Мартынович удалился.

Матроскин опустился на табуретку, стиснул руками виски, — не все ли равно, коль вообще жизни на свете больше не будет, — каким делом занять руки, да и надо ли их занимать?

…Простосердечную жену Костожогова Матрену Фроловну в Горелом никто не зовет по имени-отчеству, для всех она — старых и молодых — Мотя. А вот одинокую вдовую Катерину Стародубцеву, наоборот, не зовут по имени и почти никто не знает ее фамилии, а всему селу она известна как просто Яковлевна. Вот она-то, Яковлевна, с давних пор ближе всех к неприступной для прочих гореловцев тихой семье Костожоговых. Несмотря на разницу в летах, — Моте за сорок, Яковлевне под шестьдесят, — уж такие подруги, что, кажется, и дня не могут прожить, чтобы не посудачить не поделиться новостями и личными переживаниями. Мотина душа истоскуется, пока не заявится к ней на кухню Яковлевна после утренней управки по своему малому хозяйству.

— Ну, как он нонче-то? — шепотком осведомляется подруга, едва переступив порог.

— Ох, и не говори! Не смею возле него пошевельнуться. Даже-ть дыхнуть! Чуть задела коленкой, локтем, — кха! кха! — спал, не спал, а тут уж вовсе продирает глаза и сейчас же на волю. Сядет на крылечко, руками голову вот так и вроде будто дремает, дремает, покачивается, покуда ему не озябнется. По заре холодок… Еще пастухи, поди-ка, храпят, а он уже подался! И что мне делать с ним, мила моя?.. В тот день-то… пропал без следа, — обыскалася, изревелася — нашла в кустах, лежит пьянехонек и с сердцем, должно, вовсе плохо. Ты сама знаешь, в одиночку, да еще рабочим днем, разве пивал когда, — ни в жись! А тут — хлобысть полный стакан, а может, два…

— Эко горе, с таким мужем, Мотюшка! — слеза не слеза, а для приличья прикладывает кончик платка к глазам Яковлевна. — Должность у него клятая. Тута непорядки в хозяйстве, а их на кажен день вона сколь объявляется! — там у кого в семействе смута, а оно все отражается на обчественном деле опять же… Мужик поколотил бабу, баба не пошла в поле, выходит, урон с того побою, хозяйству убыток! Разве мы с тобой не понимаем. И за все, про все один председатель в ответе. Люди этого в нем не сознают. Где бы стерпеть, где бы яму посочувствовать, знай одно: требовают и требовают! Будто он один всем должо́н, а ему никто… Чуток на кого поднажал — скорейча строчут жалобную бумагу.

— Если бы все так его понимали, как ты, Яковлевна, — конечно, и сам Корнюша стал бы немного добрее. Люди злые, через них и он все жесточеет и жесточеет сердцем с годами-то… Вчерася это, прет верхом на коню Маракин Петька, соскакивает с седла, лезет во двор, кличет мово, наушничает, будто наш Коля позорит его на всю мастерскую: Мартыныч и жмот, каких свет не видывал, Мартыныч и жулик, укрывает зерно от государства, Мартыныч людям дыхнуть не дает!

— Сволота самая распоследняя этот Петька, скажу тебе, Мотюшка, ирод он, прохиндей, шкура подхалимская, да еще и по бабской линии поганец, паскудина! Мало ли кто на селе за глаза-то собачит нашего председателя, так и все давай пересказывай в глаза Мартынычу!

— Ну да, ну да, растравют ему сердце и без того-то больное, думают — выслужились, дело сделали…

— В своих интересах подмащиваются, чтобы себе корысть выгадать. Экой «друг» выискался — Маракин! Да он, Мотюшка, хуже злющего врага.

5

В конце пятидесятых годов сельские райкомы партии стали планомерно проводить экономические семинары, учить колхозных и совхозных руководителей грамотному хозяйствованию. Предложили однажды и Костожогову поделиться своим опытом, дескать, расскажи, как «Ленинский путь» создавал общественное богатство. Корней Мартынович озаглавил свой доклад некогда очень ходовой фразой — «Экономить в большом и малом».

Он долго сочинял его по ночам. Взвешивал каждое слово, будто строил зерновой склад, отесывал каждое бревнышко, прилаживал одно к одному, чтобы не шаталась, не поскрипывала постройка, чтобы ни в какую щелку не могла протопиться и захудалая мышь.

Материал скопился необъятный. Оглядываясь далеко назад, Корней Мартынович заново переживал все беды и радости, через какие шел в гору колхоз «Ленинский путь», его кровное детище… К нему, то есть к колхозу и его председателю, к ним пришла очень скоро громкая слава. Уже спустя три года после окончания войны о «Ленинском пути» взахлеб писала районная и областная пресса. Время от времени статейки о достижениях артели появлялись в центральных газетах.

И действительно, было о чем писать.

Вспоминая, Корней Мартынович молодел, очищался усталой душой, ощущал заново приливы радостной энергии, с какой он брался «в ту пору» за всякое новое дело, рекомендованное наукой.

…Вот-вот зацветет рожь. Не прозевать бы момента! Председатель спозаранку спешит в поля. У него на учете в записной книжке — какой клин может подойти раньше, какой чуть позже, ведь на открытой возвышенности, на легкой супесчаной почве жито проходит стадии развития быстрее, чем в понизовье, ближе к границе поля с лугом… Председатель не держит в колхозе агронома, он считает, что сам лучше и честнее всякого агронома досмотрит за агротехникой, она для него святая святых, он никогда не согласится кому-то передоверить такое ответственнейшее дело!

Есть! Пыльца в колосках созрела. Пригреет солнышко, чуть потянет ветерок — и зазолотится воздух над нивой. Легко вскидывает Корней Мартынович натренированное тело в седло, пускает полной рысью жеребчика, чтобы успеть отдать команду бригадирам до развода людей по