Падение Галактиона Перинина - Константин Иванович Коничев

кружке живописи и лепки. Люди в районе оказались добрые и приветливые, прямые и не склочные, жизнерадостные, умеющие преодолевать невзгоды — одним словом, во всех отношениях хорошие люди.

Работа общественная, заботы о личном благоустройстве, думы о женитьбе, переписка с друзьями, этюды и зарисовки заполняли все время. Звенисельский едва-едва однажды выкроил свободный выходной день для того, чтобы сходить в церковь, полюбопытствовать, что там натворил Перинин, угождая вкусам щедрого пастыря церкви.

Пришел к концу обедни. Посмотрел настенные росписи, на аляповатых библейских типов, на всю халтурную мазню и мысленно представил себе Перинина стоящим на лестнице-стремянке с папиросой в зубах, малюющего ветхозаветные сцены.

И засмеялся Звенисельский.

— Какая несусветная чушь и дикость! — сорвалось у него с языка. — Ему бы балаганы да карусели расписывать. И есть еще люди, молятся, взирая на эту халтурную клоунаду небожителей, «созданных» Перининым. Боже ты разнесчастный! Сколько на твоих угодников краски испорчено, сколько в то лето Перининым водки выпито! Какой срам, какое еще бытует невежество — чтобы почитать за святость все это… Да хоть бы художество было, а то ведь сплошное убожество!

Звенисельский дождался, пока жидкая толпа не вышла из церкви.

Встретился на паперти с попом.

— Гражданин служитель культа, разрешите спросить вас, я местный художник, зашел посмотреть, извините за выражение, на… «труды» Галактиона Перинина.

— Приятель? Друг ваш?.. — сердито перебил поп Звенисельского.

— Я бы не сказал…

— Злой гений, Иуда Искариотский, вот кто ваш Перинин. Я его имени слышать не хочу… Это он захотел из меня расстригу сделать, да не судил бог. Жду перевода в другую паству. Вера упала! Вы видите, сколько сегодня было в храме людей? Горсть, одна горсть! А раньше — теснота!.. От алтаря до паперти — народ… Вот что натворил, лукавый бес, ваш Перинин-Постелин, черт его побери!..

Тогда Звенисельский спросил попа:

— А у вас-то была голова на плечах? И наверно, эта самая, когда возникло происшествие по причине «животворящего» креста?

— Дьявол искусил, думал я, ради укрепления веры надо содеять такое, а вышло наоборот, прости господи…

— Скажите, а можно посмотреть на тот злополучный крест?

— Почему нельзя? Пока он здесь. Говорят, что его хотят забрать в музей для антирелигиозной пропаганды, но почему-то не берут…

Поп провел Звенисельского в каморку, где лежала всякая заваль, а на ней — лицевой стороной кверху— огромный крест.

Распятье Христа было исправлено чьей-то неопытной рукой. Отверстия на месте вытащенных гвоздей зашпаклеваны, затем серой свинцовой краской намалеваны с широкими прорезями шурупы… Прорези на них вторично замазаны черной краской и оказались еще более заметными. Никаких кровоточащих следов на кресте не сохранилось — все смыто, подчищено. Бледные ноги Христа густо закрашены белилами.

— Это исправил один маляр, неверующий, — пояснил поп, — за шурупами я недоглядел. Никто Христа шурупами не привинчивал. Ересь!.. И главу Христову оставили в том виде, как ее подновил ваш проклятущий Перинин.

— Да, неважнецки он подновил, прямо скажем, — заметил Звенисельский. — С лица и куцей бородки Иисус очень на меньшевика смахивает.

— Что поделаешь, — согласился поп с замечаниями, — в этом, пожалуй, Перинина винить нельзя. Ведь фотографий с божьего лика не имеется. На кинопленку высшее существо не заснято…

— Вот уж что верно, то верно! — подтвердил весело Звенисельский. — В этом вы неоспоримо правы. Многое в наши дни достигнуто наукой, учеными людьми и рядовыми тружениками: космические корабли летают. Вот уже и обратную сторону Луны сфотографировали, а никак не могут ученые достичь седьмого неба и сфотографировать Христа. Аргумент достойнейший. Цепляйтесь за него, или уже поздно?..

Поп нахмурился и, не ответив Звенисельскому, спускаясь по лестнице с паперти, крикнул шоферу:

— Заводи «москвича»!

Подойдя к машине, он подоткнул подол рясы и еле-еле, согнувшись, кряхтя, полез на заднее сиденье, покрытое бархатной накидкой.

Звенисельский, уходя из церкви, ни разу не обернулся.

Впрочем, и оглядываться не на что. Церковь не числится в ряду памятников истории древней русской архитектуры: выглядит невзрачно и уныло.

На могильнике, причитая, ревела без слез Анюта. Растрепанные волосы закрывали ее лицо, с которого давным-давно исчезла печаль по усопшему ревнителю церкви Илье.

Церковный сторож по случаю воскресенья рано запил. Хмурый усатый староста собственноручно повесил к вратам церкви замок размером с кожаную рукавицу. Потом староста вывел из заброшенного барского могильного склепа огромного, откормленного, с выбитым глазом кобеля и, привязав к покосившейся ограде, взирая на храм, перекрестившись, сказал:

— Береженое и бог бережет…

А. Белов

К. И. Коничев

Я часто вспоминаю. Ленинград, гостиница «Астория», уютный номер, в котором третий час подряд ведется неторопливый разговор двух мужчин.

За окном — зима. Вьюжит разгульный декабрьский ветер. Взглянешь в окно — и ничего не увидишь, кроме серой мглы, вот уже который день нависшей над городом.

Но здесь о зиме и не помнится. Потому что разговор идет об Африке. Я слушаю рассказы об этой далекой земле, настолько живые и красочные, что кажется, пробились в комнату знойные лучи африканского солнца и коснулись нас своим дыханием.

Мой собеседник — удивительный рассказчик, неугомонный человек, побывавший в разных странах. Рассказов у него хватит на много дней. А говорит он так увлекательно, так образно, что слушаешь затаив дыхание и воочию представляешь себе то, о чем идет речь.

Впоследствии, перечитывая книги ленинградского писателя Константина Ивановича Коничева, я понял, откуда берется одно из ценнейших их качеств — увлекательность. От умения писателя видеть жизнь глубже, чем она кажется с первого взгляда, подметить то, что порой ускользает от глаз, усмотреть необычное в обычном, интересное в будничном — и обо всем этом суметь поведать занимательно и интересно. Этим даром и обладает Константин Иванович Коничев.

Ему есть о чем рассказать людям. Он много повидал на своем веку, был очевидцем удивительных событий. И ко всему тянулся с юношеской любознательностью. Вся его жизнь — это жизнь пытливого исследователя, который не пройдет мимо мало-мальски интересного факта, события, случая, встретившегося на пути.

Он часами может говорить о книгах, об истории, о живописи, о коллекционировании, об архитектуре Он может без устали рассказывать о жизни египетских феллахов, с которой познакомился во время своих зарубежных поездок. Он может поделиться своими впечатлениями об искусстве древних эллинов, знакомом ему не только по книгам, но и по личным впечатлениям во время пребывания в Греции. И о чем бы он ни беседовал, всегда говорит страстно и увлекательно.

Но с особой любовью говорит и пишет он о севере. Это его родной край. Земля Вологодская — родная его земля. Здесь начал он свой жизненный путь На Вологодчине начался его путь