Весна на Луне - Юлия Дмитриевна Кисина

Там в желтоватой, убого обставленной комнате, пропахшей все тем же харчо, висел на стене натюрморт, писанный местным живописцем. И виноград, и лимон, и ваза с персиками, и даже рыба — все казалось мертвым, вышедшим из-под руки стеклодува. И от одного взгляда на этот натюрморт у меня начинало скрести в желудке.

В этой же комнате по ночам забирались мне на лицо жирные южные тараканы, которыми кишел дом. Но тараканы эти не вызывали у меня такого отвращения, как скатерть и натюрморт, потому что были они — частью природы и подходили под разряд обычных жуков.

На Кавказе мне нравилось все без исключения: здесь не было коммунальных квартир, не было блеющих старух, не было тети Веры, а только запеленутые в черное женщины, выцветшие от солнца ослы, петухи — они ходили там прямо по рельсам, — перламутрово-зеленые, с переливающимися амальгамой воротниками и с нарядными хвостами, как на венгерских шапках. Гребешки у них были красные и дрожащие, но самым тошнотворным в тех петухах были их красные неприличные бородки. И однажды я приручила овцу.

Как-то соседи наши объявили, что на обеды к нам будет ходить пловец. Пловец и пловец — на Кавказе все пловцы.

Вскоре появился и сам Пловец — мрачный человек из Омска. Он сел у края длинного, на пятнадцать человек, стола и стал жадно хлебать свое харчо. Не говоря ни слова, после обеда он встал и ушел. И так он стал ходить к нам каждый день, не произнося ни слова. При появлении Пловца обычно разговор замолкал и тетя Мара начинала как-то особенно суетиться и нервничать.

Загорелая, крепкая голова его была бритой наголо. Брови над ярко-синими глазами — всегда сдвинутые. Выглядел он довольно сердито. Ясное дело — один из тех рецидивистов, которые прячутся на Кавказе. На побережье часто ходили истории о беглых уголовниках, а уж в меченных синими крестами ворах тут недостачи не было.

Вместе с моей овцой я повадилась ходить на скалу и часто видела, как внизу на каменной площадке Пловец аккуратно складывает свою одежду, бросается в воду и заплывает в такую даль, откуда человек уже неразличим. Пловец всегда был один. Вещи его иногда часами ждали своего хозяина. Заплывал он и в штиль, и в шторм. Иногда даже казалось, что он утонул, но потом вещи под скалой исчезали и он появлялся за пластиковой скатертью.

Однажды за обедом Пловец, заметив мой неотрывный на него взгляд, расплылся в широкой улыбке. Блеснул золотой зуб. Я вздрогнула от этой неожиданной улыбки, но он блеснул своим зубом еще и еще раз. С тех пор между нами установилась какая-то особая тайная связь, и мне не терпелось поговорить с ним о тюрьме, в которой он провел наверняка много лет. Мне казалось, взрослые не замечают наших перемигиваний, но после одного из обедов тетя Мара строго предупредила меня, чтобы я была с ним поосторожней и держалась от него подальше. На расспросы, почему надо соблюдать осторожность, она махнула рукой и ушла греметь посудой.

Теперь уже мне, разумеется, точно надо было поговорить с Пловцом, и я решила на следующий же день спуститься под скалу.

Ночью меня мучили мысли о том, что, может быть, Пловец утопит меня или того хуже — зарежет, но утром я уже была под скалой и сидела рядом с его аккуратно сложенными вещами. Рядом щипала траву моя овца. Солнце уже поднялось к зениту, а в море не было ни души. Ожидание стало томительным. Жара забиралась в самый желудок, и я решила искупаться.

Я спустилась к воде и, зажмурившись, прыгнула. Меня тут же обожгло прохладой, и под водой я раскрыла глаза. Синяя пропасть уходила в бесконечную глубину, которую сменяла чернильная тьма. Здесь не было ни одной рыбы. Ноги мои висели в космическом пространстве, солнце из-под воды выглядело бесформенным, множилось желтыми пятнами. Когда я вынырнула, рядом со мной над водой было смеющееся лицо Пловца.

— Плаваешь?

— Плаваю.

— Овца твоя?

— Хозяйская.

Молча Пловец помог мне выкарабкаться из воды, и у меня сперло дыхание. В голову мне не приходило ни одного вопроса из тех, которые я собиралась ему задать, и я просто спросила:

— Вы бандит?

Пловец крепко вытерся полотенцем и вдруг раскатисто захохотал.

— Я слесарь.

У меня было весьма приблизительное представление о том, что такое слесарь, но слово это показалось мне зловещим.

— А почему вас называют Пловцом, у вас что, нет имени?

— Олег. — Он дружелюбно протянул мне руку.

После этого мы уже мирно сидели под скалой и он рассказал мне, что теперь он уже больше не слесарь, а кругосветный путешественник. Глаза мои, по-видимому, загорелись.

— Готовлюсь к самому длинному в мире заплыву.

Глаза мои раскрылись еще шире.

— Тайны хранить умеешь?

И после того как я с готовностью закивала, он рассказал мне, что собирается переплыть в Турцию, а там доехать на ослах или на мулах до самой Трои. О том, что находится на месте Трои, мы тогда, конечно же, не знали, но прозвучало это впечатляюще.

С этого утра мы каждый день с ним тайно встречались. Я приходила к концу его заплывов, а он приносил мне какие-то карты, в том числе и карту звездного неба.

Оказалось, что он люто ненавидит Советский Союз и что, раз уехать отсюда невозможно, надо переплыть Черное море. Звездная карта нужна была ему, чтобы ночью ориентироваться по звездам, потому что днем он бы заблудился в открытом пространстве. Он знал все созвездия и расписания всех кораблей кавказских пароходств. Свой заплыв он собирался совершить через неделю, спрыгнув ночью с пассажирского корабля, выходящего из Батуми. Пловец показал мне по карте, где и когда он должен спрыгнуть, и сказал, что плыть ему нужно будет всю ночь, а то и больше, пока волны не выбросят его на благословенный берег.

— Только надо салом намазаться, чтобы от соли кожа не слезла, — и неожиданно он спросил: — Ты в Бога веришь?

Я неловко засмеялась.

— Бог — это генеральный секретарь партии ангелов?

— Бог — это не генеральный секретарь и не диктатор, а генератор случайностей. Случайность и мы с тобой. Иногда события мирового масштаба решаются за какую-нибудь долю секунды, как в кино. Спора жизни, случайно занесенная на Землю, лишь по воле случая обрела на этой планете питательную среду. По воле случая один из