На запад, с жирафами! - Линда Рутледж

— Не поймите меня неправильно, — робко начал я, подбирая слова. — Но… за годы работы мистера Джонса в цирке не случалось ли такого, что он вступал в драку из-за жестокого обращения с животными и драка эта кончилась бы… смертью? — Лишь на такую формулировку мне и достало смелости.

Сайрес посерьезнел. Его ответ запомнился мне на всю жизнь, в мельчайших подробностях.

— Нет, о таком я ни разу не слышал. Однако Рай — ли никогда не мог остаться в стороне, если кто обижал животных, но то же можно сказать о любом из нас. — Он склонил голову набок. — Дай потом, каждый заслуживает второго шанса. И уж кому-кому, а одному беглецу из Пыльного котла Райли точно его подарил, правда же? — Сайрес похлопал меня по плечу. — Он тебе рассказывал, почему так поступил?

Я покачал головой.

— Он сказал, что так ему красавцы велели. — С хитрой ухмылкой, предназначенной скорее Старику, чем мне, Сайрес отвернулся было, чтобы уйти. — Ты это, не забывай нас! — крикнул он мне напоследок. — Райли обожал рассказывать о вашем приключении, да и Гигант с Пятнышком всегда тебе рады.

Гигант с Пятнышком. Я чуть было его не поправил, но осекся, решив, что это не имеет никакого значения. Важно лишь то, что они живы — и я тоже. Рыжика уже не вернуть, да и Старика, но жирафы по-прежнему со Мной, а значит, и Августа с мистером Джонсом. До чего странно: с иными людьми можно прожить бок о бок множество лет, но так толком и не узнать их, а с некоторыми достаточно и считаных дней — и ты проникаешься ими на долгие годы. По пути к жирафам я укрепился в мысли, что больше никогда не упущу стариковских красавцев из виду. Я приехал в Калифорнию и разыскал их. Я обрел свою землю обетованную — тот самый дом, о котором всегда мечтал.

Я устроился работать на городское кладбище. «Склонность» же есть, что еще делать. По пути на Запад я подумывал попроситься на место Старика и тоже стать смотрителем — желательно при Красавице с Дикарем. Но миссис Бенчли сохранила рабочие места для всех своих подчиненных, которые ушли на фронт в военные годы, чтобы им было куда возвращаться. Да и за месяц работы на кладбище я успел повредить спину. Выкопал слишком много могил, наверное. И в итоге стал кладбищенским ночным сторожем — должность сама по себе удивительная, ведь за мертвыми особо не нужно присматривать. Но мне она подошла: я и так никогда особо не дружил со сном, а за годы войны бессонница моя только усилилась. Долгие ночи я коротал за чтением книг, которые так любил мистер Джонс, — тех, что написал «мистер Фенимор Купер». И хотя от многих старомодных словечек в них в сон клонило даже меня, эпизоды с участием Соколиного Глаза радовали мою душу — я даже загибал уголки у страничек, чтобы перечитывать их вновь и вновь.

Вскоре жизнь моя упорядочилась. Дни я проводил в зоопарке, а ночи — на работе. Каждое утро я приходил к самому открытию. Взяв с собой салями и хлеба — а также горсть луковиц, — я проходил на территорию, пустив в ход очередной жетончик — «деревянный никель», и завтракал со своими друзьями жирафами, вспоминая Старика и жалея, что он не может к нам присоединиться. Порой ко мне заглядывала сама миссис Бенчли. Она садилась рядом и тоже смотрела на пятнистых великанов. Вскоре смотрители уже прозвали меня «жирафолюбом». И меня это устраивало. Вполне.

Потянулись долгие годы, и жизнь моя стала самой обычной — такой, какой ей и полагается быть. Я старался стать порядочным человеком — вот удивился бы дерзкий мальчишка, которым я был, когда приехал к Казу. Я не упускал возможности покормить бездомную собаку или кошку — вообще любое бездомное существо, что только встречалось мне на пути, — и никогда не доверял людям, не любящим животных. Влюблялся в женщин, уважаемых и не очень. На троих даже женился. Все они были рыжие — но это, наверное, никого не удивит, — и всех я пережил. Своих детей у меня не было, только взрослая приемная дочь — ее и самой уже нет в живых. Однажды она мне подарила дощечку с надписью: «Время, проведенное с животными, продлевает жизнь» — и пошутила о том, что теперь, дескать, понятно, как я дожил до ста.

Вот только отношения с Красавицей и Дикарем были для меня важнее человеческих, а слово «семья» утратило для меня всякие границы. Я следил за тем, чтобы у них всегда было вдоволь лука, радостно принимал слюнявые приветствия Дикаря и гладил пятнышко в форме сердечка на теле Красавицы. Я наблюдал, как они расцветают в океане чужой любви, и чувствовал это так остро, точно она была моей собственной.

Я видел, как сбываются предсказания Старика и близость жирафов к людям учит их восприимчивости к чудесам этого мира, которую они ни за что бы в себе не развили сами. Я даже успел полюбоваться на то, как они бегают на свободе в парке, сооруженном в пустыне сотрудниками зоопарка, вместе со стадом себе подобных и с обитателями других зверинцев. То была настоящая «жирафья крепость», если можно себе такое представить.

Помнится, Старик говорил о том, что животным известна тайна жизни. Пускай в иные моменты мне и казалось, что жирафы вот-вот заговорят, многословными они в общении со мной не были и секретами делиться не спешили. И все же я быстро понял, что за все то время, которое я провел в их обществе, — наслаждался их компанией по примеру Старика, глядел на мир их прекрасными глазами, что смотрят на нас чуть ли не с небесной высоты, как это делала Рыжик, чувствовал божественное величие, любуясь «великанами, что явились к нам прямиком из Господнего рая», как некогда глава негритянского клана, — я все же узнал тайну жизни, и жизни счастливой. Может, ровно такой участи для меня и желал Старик.

Но годы шли, и смотрители в зоопарке сменяли друг друга. Да и не только смотрители — все работники уходили на покой, даже директриса зоопарка Белль Бенчли. Пожалуй, я успел рассказать свою историю тысячу раз, прежде чем все, кто знал Старика, ушли в мир иной. А потом надо было бы повторить ее еще столько же раз для новых знакомых,