Вижу сердцем - Александр Сергеевич Донских

капитану Пономарёву под этим высоким, голубо горящим небом, среди этих диких, устрашающе притихших, но прекрасных, величественных гор и долин, около этого дивного Озера-сердца, бок о бок с этим, как Будда, полуспящим, глубоко опечаленным мальчиковатым старичком Виктором.

«Как привесок злата и серебра, им ещё хочется лада в душе и с людьми. Может, так должны жить все мы, чтобы однажды понять: да вот же, братцы, она, настоящая жизнь? Протекает рядом с нами, как река, а мы к ней настолько привыкли, что особо-то и не замечаем её, даже нередко не видим, смотря на неё. И, быть может, тогда сказали бы мы себе: зачем я где-то там рыскал в поисках счастья, оно же вот оно, оно же вот какое – простое и понятное, открытое и доступное, приотвори хотя бы на чуток свою душа – и увидишь, и поймёшь, дурень, что к чему…»

Сутки с небольшим назад Виктор, этот оленевод и охотник, таёжный житель, мужик, просто мужик, казался капитану Пономарёву никчемным, бестолковым человеком. Но словно бы чудо произошло: капитан Пономарёв с отрадой, но и с оторопью понял, что хочет стать таким же, как Виктор. А потом до скончания дней своих без затей тщеславия и лицемерия, без суеты и бесполезных для тебя, простого, «нормального» человека, стремлений и страстей жить, «жить-поживать», становясь от дня ко дню, от года к году ещё лучше как человек, как «мужик».

Хорошо же этак думать и мечтать! А былое и нынешнее пустят ли в другую жизнь?

«Ну, чего, чего я, как баба, – про счастье да про счастье, да про какое-то другое житьё! Душу свою понапрасну взбаламучиваю. Наконец-то, разве я несчастливый? Разве неправильно живу? И счастливый! И живу правильно!..»

«Если спрашиваю и маюсь душой, – не стихало в капитане Пономарёве, – выходит, что-то ненормально со мной. Да? Да?! Столько лет командую людьми, а своему сердцу приказать не могу. Эх, кто бы мне ответил, как надо, кто бы направил меня, дитятку неразумную, путаника!..»

Пришли мальчишки и Людмила. Вёдра и лукошко полны жимолости и голубики. А губы мальчишек напухли и горят сливовым огнём.

– Нынешнее лето ягодное, – захотелось поговорить и с мальчишками капитану Пономарёву. – Много ли всего вёдер заготовили, пострелята?

– Эти два с лукошком. Да ещё парочку взяли раньше, – солидно, не без важности ответил за всех старший – Вовка.

– Ещё, наверное, десятка два вёдер, а то и три, возьмёте? Вон она, ягодка-то, повсюду.

– Не-е-е! Хва. Куда нам ее возами? – Но Вовка тут же усомнился и тихонько спросил у матери: – Мам, хватит же нам?

– Всяких вареньев и соленьев у нас уже довольно на всю зиму. В подвале все полки забиты банками и кадками. Клюквы потом ещё возьмём и брусники, по ведру или по два. Заморозим: они полезнее так.

– Но ведь есть же возможность больше заготавливать, – не хотел, но, однако же, возразил капитан Пономарёв. – Ягоды, гляньте, люди добрые, – бери, не хочу! – повёл он широко, как недавно Виктор, рукой. – Тонны, тонны её! Эх, понагнать бы сюда народу! К примеру, парочку рот из моего полка. Солдатики прошурудили бы каждый уголок. Вагонами бы пёрли отсюда!..

– У нас тут ни железных, ни каких других дорог, слава Богу, нету, – прервала его Людмила. – А зачем, скажите, нам много брать? – спросила она, и ужина её глаз стала острой-острой ужинкой, будто она вглядывалась в капитана Пономарёва издали или из какого-то другого мира. Но смешинка за ужинкой не скрылась – разглядел её бдительный и приметливый капитан Пономарёв. Смутился, не поняв сразу, почему над ним посмеиваются.

– Как – зачем? Продавать потом можно. Да мало ли для чего ещё. – Сказал и почуял – уши загорелись.

– Берём у тайги, сколько съедим. А продавать… Кому ж у нас, в глуши, продашь? Медведям, может быть.

Мальчишки, прижимая губы ладонями и отворачиваясь, запотряхивались в смехе. Мать на них хотя и строго глянула, однако и сама не удержалась – улыбчиво нахмурилась.

– Продавать – дело, конечно, стоящее… да непривычные мы, – уже с простой – быть может, с сердечной – улыбкой посмотрела она на капитана Пономарёва, и казалось, что этой улыбкой она хотела подбодрить его, обескураженного, раздосадованного, снова злящегося на себя.

«Опять ты, дубина неотёсанная, чего-то ляпнул! – уже всем лицом запылал капитан Пономарёв. – Не можешь с людьми по-человечьи поговорить, что ли? Надо тебе лезть со всякой ересью, показывать: вот, мол, какой я умник-разумник?..»

Но надо, понимает капитан Пономарёв, что-нибудь ещё сказать, о чём-нибудь поговорить, чтобы «совсем уж дураком не выглядеть, не пятнать офицерскую честь». Он лихорадочно копошится в мыслях: что бы такое дельное сказать, куда бы склонить разговор?

Однако вдалеке внезапно полыхнуло и следом садануло могуче и оглушительно. И, конечно же, ничего уже не надо было говорить и придумывать, а жить так, как повернулось во всей природе, – тотчас осознал, не осознал, но порадовался капитан Пономарёв.

Подступала гроза и быть ей, по всей видимости, ужасной. Небо стремительно забивало серо-грязевой гущиной. Стало мрачно, угрюмо, мозгло, как в бездонной яме.

Все шестером, не сговариваясь, сорвавшись в едином порыве, побежали прикрывать брезентовыми тентами копны сена; крепили колышками, жердями, а сверху и по краям приваливали ещё булыжники. Быстро-быстро понаскребли граблями и охапками посбрасывали в кучи уже подсушенное сено, кое-как и чем попадя – камнями, валежником – прижали его. Но всего не успеть спрятать, хотя бы мало-мало прибрать; досадно, конечно, да что же поделать!

Второй раз так выстрелило по горам и небу, что люди вздрогнули и даже принагнулись.

– Мать моя! – с невольным восторгом, но и в очевидном испуге вскрикнулось капитану Пономарёву. – Да тут у вас, братцы, и грозы какие-то не такие, как у нас там везде: горы, наверное, разламывают походя, а небо в клочья раздирают.

– Да-а-а, у нас тут по-тако-о-овски, – напевно похвалился Виктор, веселея, забывая свою недавнюю грусть-тоску и отдирая с губы присохшую папироску.

Скорее, скорее к шалашу!

Снова ахнуло взрывом грома, а следом молнии одна за другой принялись ретиво сечь, прожигая, небо. «И в самом деле не раскололо бы хребты, не спалило бы небо», – дивился капитан Пономарёв, уныривая вместе со всеми под полог шалаша.

«А не разнесёт ли наш шалашишко?» – хотелось спросить ему, но промолчал: знал уже хорошо, что может кое-кто и рассмеяться, лукавенькой усмешкой подковырнуть.

В прорехи истрёпанного брезентового полога капитан Пономарёв пристально, точно бы приворожённый, наблюдал – через ближайший горный хребет тушей переваливалась необъятная туча. Она адски черна, подобно, наверное, глубинам космоса или земли. Плотоядно поглотила всю долину с озером и