Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов

еще и еще, взбираясь по ступеням рокочущего напряженного звука, стараясь расколебать, раскачать недвижный колокол омертвелого мира. С каждым колебанием звука, выступая из тьмы белой бородой, истовый, горбоносый, держа у груди раскрытую книгу, мулла стенал, умоляя Бога услышать его. Он выкликал и восторженно славил, ударяя молитвенным звуком в монолит омертвелого мира, куда, казалось, были вморожены людские спящие души. И холодный камень и лед будто начинали плавиться. Души оживали, пугливо оглядывались, обращались к сияющей высоте, откуда лилась, разгоралась расплавленная синева.

Белосельцев чутко, страстно внимал. Стих Корана своим явленным звуком и тайным сокрытым смыслом входил в сочетание с его измученной, ожидающей чуда душой. В недвижном пространстве мечети, в накаленном сумраке, словно пахнуло ветром. Богомольцы полегли, как трава, поверженные ниц этим внезапным порывом. Так в поле пшеницы перед грозой, в горячем недвижном воздухе вдруг пахнет свежим хладом, и под этим упавшим с высоты дуновением полягут колосья. Затем встанут и снова падут. Побегут по полю серебристые гривы. Станет сумрачно и тревожно. Сквозь лиловую тучу из бегущего по небу просвета ударит серебряный луч, прижмет до земли гибкие робкие стебли, и вдали, огненно и стеклянно, затрепещет от ветра одинокий подсолнух.

Богомольцы отрывали от пола покорные лбы, распрямлялись, подымая лица к лазури, а потом разом, всей молящейся коленопреклоненной толпой, падали ниц. Повторяли бессчетно мягкие упругие колебания, будто расшатывая костную, лишенную духа материю. Побуждали ее дышать, слышать Бога, чувствовать над собой бестелесный творящий Дух. Земля и воздух слабо вздрагивали от этих поклонов. Подумалось, что мусульмане, отделенные друг от друга океанскими водами, песками великих пустынь, снежными вершинами гор, так же совершают поклоны, расшатывая землю, добиваясь резонанса с гулкой, взывающей к Аллаху молитвой.

И Белосельцев чувствовал коллективные усилия миллиардов людей, захватывавших в молитвенный ритм течение рек, движения небесных светил, воздвижение и падение царств, смену веков, уместившихся в единое мгновение сотворившего Вселенную Бога.

Правоверные молились в сельской дагестанской мечети. Молились в Кандагаре у рынка, под лазурным куполом, где в серебряном узорном ларце хранился волос Пророка, и он, Белосельцев, когда-то оставив автомат на броне, безоружный и верящий, просил у Всевышнего милости. Молились в Медине под каменным белоснежным шатром, из которого ввысь устремлялись островерхие башни, и он, оробев, некогда ступал там босыми ногами по прохладным восточным узорам. Молились в маленькой мечети в Латакии, остывавшей от солнца Сахары, откуда он сквозь тонкие окна в стене видел бирюзовое море и серый, остекленелый эсминец. Молились в Равалпинди, где с голубых минаретов под блестящей луной певуче рокотал муэдзин, и торговцы золотом торопливо убирали лотки, и вдруг на город упал порыв ветра, раздул покрывало у женщины, погасил светильник торговца, погнал толпу мимо лавок, лотков и жаровен.

Белосельцев чувствовал молитву, совершаемую миллиардом людей, желавших блага земле, просветления душам, доверявших себя всемилостивому и милосердному Богу.

Он достал из кармана платок. Постелил на каменный пол. Опустился на колени, почувствовав, как понизился и уменьшился он в своей гордыне, в своей одинокой, отдельной жизни. Он был, как все, безымянный, растворенный среди молящегося человечества, не требуя себе от Бога отдельного внимания и знака, уповая на благого Творца, допустившего его в эту жизнь, наградившего любовью, живыми слезами, верой в светоносную, льющуюся на землю лазурь.

Он отслужил со всеми намаз, благодарный мусульманским богомольцам за то, что приняли его, путешественника, застигнутого вечерней молитвой вдали от православного храма. Он вышел из мечети просветленный, среди густой молчаливой толпы, совавшей ноги в галоши и туфли, шаркающей по каменным плитам.

В темноте сельской улицы, по которой расходился народ, его нагнал Исмаил Ходжаев, окруженный молодыми охранниками.

– Я внял вашему совету, Виктор Андреевич. Не пойду на помощь Басаеву. Если он нападет на Дагестан, мои люди и я встанем у него на пути. Силой оружия прогоним обратно в Чечню.

Под туманными влажными звездами они вернулись в дом с оранжевыми теплыми окнами. Сад мглисто темнел, и были неразличимы плоды на отяжелевших яблонях, и не было видно, стоят ли дремлющие кони у засохшего дерева. Исмаил проводил Белосельцева в одну из многочисленных деревянных пристроек, сухих и чистых, с низкой тахтой, на которой чьи-то заботливые руки постелили постель с пышной шелковой подушкой и простроченным легким одеялом.

– Отдыхайте, Виктор Андреевич. Если хотите попасть на утренний самолет в Москву, надо рано проснуться. – Исмаил поклонился, прижав руку к сердцу, и оставил Белосельцева одного в опочивальне, среди тончайших ароматов старинного дерева, сладкого дыма и чего-то еще, напоминающего увядшие благовонья.

Он лежал без света, окруженный невидимыми коврами, светильниками, развешанными по стенам кинжалами. И было ему хорошо и спокойно, и последнее, о чем он подумал, сладко удерживаясь на грани яви и сна, была мысль о туманных звездах, текущих над садом, исчезающих за каменным гребнем.

Он проснулся от ужаса, словно чья-то могучая длань выдергивала его из сна, как выдергивают из земли сочный разросшийся корень. Он выдрался в явь, казалось, оставив среди незавершенных сновидений множество тонких оборванных волокон.

В доме раздавались голоса, за окнами метались огни, слышался рокот моторов. Белосельцев наспех оделся, сунул босые ноги в домашние чувяки, вышел на боковое крыльцо. Небо было переполнено звездным ослепительным блеском, и среди этого блеска совершалось безумие. Звезды смещались и падали, покидали привычное место, рассыпали созвездья, прерывали медлительное, сонное течение. Повинуясь принудительной силе, ввергались в стремительное круговращение. В мироздании разворачивалась свистящая ослепительная спираль, сгребала ворохи звезд, сметала их в горящие разноцветные сгустки. Эти сгустки двигались к центру огромной воронки, пропадали и гасли, проваливаясь в темное жерло. Эта видимая смерть Вселенной, совершавшаяся над его головой, была ужасна. Она леденила мозг, пробуждала звериный реликтовый ужас.

Мимо бежали люди, звякало оружие. Яркие водянистые фары осветили сад, висящие яблоки, бессмысленные и ненужные в этот час мировой катастрофы. На крыльце, освещенный автомобильными фарами, возник Исмаил Ходжаев.

– Война, – сказал он. – Басаев вошел в Дагестан. Объявлен сбор ополчения. Вы останетесь здесь, Виктор Андреевич, или поедете со мной в Кадарское ущелье?

Звезды кружились в водовороте, исчезали в черной дыре, куда утягивалась и сливалась Вселенная. Кончалось бытие, и где-то в океане выбрасывались на берег киты.

Глава восемнадцатая

Кадарская зона, куда попал Белосельцев, меняя джипы на бэтээры, оставляя отряды ополченцев и встраиваясь в армейские колонны, договариваясь с оперативниками ФСБ и используя связи с военной разведкой, – Кадарское ущелье казалось голубой чашей с высокими каменными краями, к которым хотелось припасть иссохшими губами и пить прохладную синеву, глотать студеную сладкую влагу, прикрыв от наслаждения глаза. По серым