Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов

маршрута, а только маршрут мертвецов. Здесь будут применяться кассетные бомбы и бомбы с обедненным ураном. Здесь станут работать огромные огнеметы и вакуумные боезаряды. Здесь испытают вертолеты и танки последних конструкций, и я не исключаю, что мерзавцы испытают здесь, в ущельях Кавказа, геофизическое оружие, порождающее землетрясения и оползни. Если тебя просветит Аллах, если тебя посетит откровение, ты можешь стать великим сыном России. Когда русские впадают в уныние, когда мельчает русская знать, когда среди русских не находится верных сынов Отечества, таких сынов присылает Кавказ, и они становятся великими вождями России.

Горы трепетали в лучах – пепельно-серая, с алым дрожащим зобом, с перламутровым фазаньим хвостом и золотая и огненная, распушившая синие крылья. Еще их когти были зажаты камнями, недвижно вонзились в подножья, но дышащие живые тела напрягали сочные мускулы, рвались в небеса.

– Как мне знать, что Москва меня не обманет? Я останусь дома, не пойду на помощь Басаеву, а русская армия разгромит ваххабитов, войдет в мое село и наденет на меня наручники.

Горцы в папахах бережно, держась за концы заостренных палок, подносили мясо к яме. Укладывали его над раскаленным гнездом. Накрывали ворохами зеленой сосны. Хвоя шевелилась от жара, исходила смоляными дымами. Горцы накрыли яму одеялом, клинками рыхлили землю, нагребали над ямой курган. Сизые струйки пробивались наружу. Баранье мясо зрело в земле. Наливалось соком. Принимало в себя огонь, ароматы трав, горячих камней и дыма. Благодать горной земли, прокаленной ночными звездами.

– Дорогой Исмаил, доверься мне. С тех пор, как мы лежали за красным барханом в пустыне Регистан и долбили из пулемета верблюдов, а потом у памятника Пушкину читали стихи, ты про родное село и этих каменных птиц, а я «Кавказ подо мною. Один в вышине…», – с тех пор я не изменился, поверь. В России грядет обновление. Гнилой Истукан уйдет, его место займет Избранник. Он уже виден, явлен. Он покончит с предателями, услышит голос народа. Грядут перемены. Будут востребованы патриоты России, кем бы они ни были, где бы ни жили. Ты – один из них. Ты станешь лидером Дагестана. Тебя будут славить как миротворца, отогнавшего войну от родного порога. Дагестан ждет прекрасное будущее. Порт на Каспии, связывающий его с Ираном и Средней Азией. Драгоценная рыба, научные центры, создававшие морские экранопланы, прекрасные, как огромные водяные бабочки. Здесь пройдет нефтяной маршрут, стягивающий воедино разорванные пространства страны. У тебя есть все, чтобы стать не только народным вождем, но и духовным лидером. Твои стихи, твоя мистическая вера в Аллаха, твое ощущение собственной миссии. Поверь мне, послушайся моего совета.

Мясо созревало в земле. Служители вынесли из дома, расставили перед ними блюда и сласти. Пшеничные лепешки. Тарелку с кристаллическим сахаром, крепким, как горный хрусталь. Яблоки, золотые, малиново-белые. Виноградные кисти с восковым налетом, как в инее, с обрывком вялой лозы. Они пили чай, заедая сластями. Их разговор и молчание освещались огромными разноцветными птицами, которые были не в силах взлететь, одолеть волшебные чары. Они выцветали, тускнели, превращались в пепельный камень.

Шашлычник в папахе, обжигая ладони, стал разгребать накаленную землю. Стянул с ямы одеяло, окутываясь дымом и жаром. Положил на блюдо шампуры с коричневой запеченной бараниной, понес к помосту. Исмаил извлек маленький ножичек с черненой серебряной ручкой. Отсек лепестки раскаленной печени и курдючного дрожащего жира. Протянул Белосельцеву:

– Вы – дорогой и желанный гость. Вам – первая, самая вкусная порция.

Ели баранину, пачкая руки жиром, отирая пальцы о мохнатое полотенце. Пили из пиал приторно-сладкий сок винограда. Небо было цвета лазури, в нем высились тяжелые кручи, похожие на серых каменных птиц. У одной догорал рубиновый гребень.

– Мне надо подумать, Виктор Андреевич. На все есть воля Аллаха. Я хочу угадать его волю, даже если этой волей мне уготована смерть. – Исмаил Ходжаев опустил испачканные жиром пальцы в миску с водой, которую поднес ему молодой служитель. – Настало время вечерней молитвы. Мне нужно идти в мечеть.

По вечерней, синей, словно вымощенной лазуритом дороге двигались к сельской мечети люди. Старики, опиравшиеся на палки, едва волоча ноги в мягких стариковских галошах. Крепкие, с натруженными спинами крестьяне, державшие под мышками свернутые молельные коврики. Мускулистые, одетые в кожаные куртки парни, с упругой походкой воинов. Юноши, легкие, торопливые, смущенно, с поклонами, обгонявшие медлительных старцев. Все плыли в одну сторону по синей, как вечерняя река, дороге, достигая островерхой, похожей на тростниковый стебель мечети. Там снимали обувь на сухой подметенной земле. В носках или босые, с вымытыми стопами, подымались вверх по ступеням. Погружались в открытые двери. Белосельцев отпустил от себя Исмаила, забывшего вдруг о госте – склонил бородатую голову, прикрыл тяжелые веки, медленно снял башмаки. Он ступил под своды мечети и будто погрузился в сон, отрешаясь от назойливой яви. Белосельцев постоял перед входом, чувствуя, как тянет его внутрь, увлекает незримым потоком туда, где в сумерках, среди разноцветных огней, колыхалось людское множество. Он пропустил горбоносого старика в мелком каракулевом головном уборе. Уступил дорогу юноше в маленькой вязаной шапочке. И словно кто-то взял его под руку, властно повел к дверям. Заставил сбросить туфли, тут же потерявшиеся в ворохе обуви. Ступить в мечеть.

В ней было сумрачно, накаленно. Жарко, как угли, горели светильники. Мерцали слюдой изразцы. На стенах, как отражения на бегущей воде, бежали изреченья Корана. Священные тексты, похожие на вьющуюся лозу винограда, оплетали мечеть. Пространство, в котором стоял Белосельцев, было плотнее и гуще, чем то, что осталось снаружи. Под сводами скопились энергии, увеличивающие плотность пространства, создававшие его напряженность. Душа сосредоточивалась, чувствуя давление невидимых сил.

Прихожане стелили коврики, опускались на колени. Оглаживали бороды, подымая строго-умиленные лица к высоким узорным прорезям, где последней лазурью угасала заря. Белосельцев стоял в стороне, прижавшись к стене, на которой, застекленное, висело изображение Мединской мечети и на раздвоенном клинке струилось изречение Пророка. Ему было хорошо в мусульманской молельне. Он не испытывал отторжения. Здесь было намолено, как в православной церкви. Богомольцы, ожидавшие час молитвы, обращавшие души к Аллаху, обращали их к единому Богу, покрывавшему своей благодатью океаны и земли, народы и страны. Как свет, попадая в хрустальную призму, распадается на цветастую радугу, так образ единого Бога, преломляясь в народах, прославляется в мечетях и пагодах, в костелах и православных церквах. Так чувствовал Белосельцев лазурь, стекавшую ему в душу из высокого резного окна, рождая умиление и нежность.

Еще невидимый, смутно белея чалмой, едва обозначенный долгополыми облачениями, мерцая драгоценным шитьем, мулла возгласил первый молитвенный стих. Он словно ударил по натянутым струнам,