Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов

Казалось, с Премьером случился припадок – так побледнело от сладкого страдания его лицо. На побелевших губах выступила желтая пенка. От него запахло кислой, распаренной плесенью, словно смерть Премьера наступит уже теперь, во время искушения, а не после, когда кончится действие наркотика и он, обманутый и отринутый, будет тихо, по-бабьи, выть, кусая ногти, глядя на указ о его отставке. Белосельцеву не было жаль Премьера. Был тошнотворен запах распаренной плесени, которую соскоблят, и она стечет фиолетовой жижей. Но был страшен искуситель, подтверждавший богословское учение о дьяволе, философский постулат об абсолютном зле.

– Но тебе для твоих деяний, для новых великих реформ потребуется социальное время. Ты должен освободить себя от шлаков и ржавчины предшествующей эпохи. Ты должен отмыть себя от Истукана. И тогда ты объявишь о великом очищении. Созовешь новый съезд партии, где выступишь с разоблачениями Истукана. Осудишь преступный беловежский сговор, уничтоживший великий Советский Союз. Заклеймишь преступный расстрел Парламента и убиение невинных людей. Назовешь преступлением уничтожение цветущего Грозного средствами артиллерии и авиации. Выведешь на свет чудовищные факты коррупции, торговли алмазами, нефтью, государственными секретами. Назовешь главных преступников – самого Истукана, его плотоядную алчную дочь, его приспешников, помогавших расчленить СССР, составить преступный указ о разгроме Парламента. Назовешь агентов иностранных разведок среди лидеров либеральных движений и партий. И потребуешь суда и тюремного заключения для самого Истукана, для членов его семьи, для ненавистных народу творцов либеральных реформ. Их осудят под ликованье толпы, а ты будешь ослепительно безупречен, что позволит тебе править Россией, вернуть ей былое величие!..

Белосельцев взглянул на Гречишникова и Копейко, которые сидели молча, потупясь. Копейко медленно поднял круглое твердое лицо. Приподнял опущенные веки. Под коричневыми чехлами кожи вспыхнули, затрепетали ненавистью, загорелись зеленым лесным огнем круглые совиные глаза. И Белосельцеву вдруг открылось, что Копейко непременно убьет Зарецкого. И все они, здесь собравшиеся, будут неизбежно убиты. Смерть придет из окна, где сочные, разноцветные, наполненные жаркой кровью, дышали купола собора.

– Ну что, ты согласен? – Зарецкий приник к почти бездыханному Премьеру. – Начнем операцию в Дагестане?

– Да, – слабо отозвался Премьер.

– Тогда созывай силовых министров. Я отправлюсь к Татьяне Борисовне, чтобы она подготовила Президента. А сейчас мы позвоним Басаеву…

Зарецкий движением фокусника создал из воздуха мобильный телефон, напоминавший морского зверька со множеством светящихся присосок. И пока Зарецкий набирал номер, отправлял сигнал через реки и горы, в далекое ущелье, где в вечернем саду, на ковре, под яблоней, отвалившись на шелковые подушки, дремал утомленный воин и восточная дева шелковыми пальцами растирала ему ноги, Белосельцев вспомнил недавний звонок Астроса. Те же чуткие движения пальцев, те же курлыкающие переливы при нажатии клавиш.

– Шамиль, салям алейкум!.. – Зарецкий изобразил на желтоватом лице радость встречи, став похожим на большую мышь, увидавшую ломоть сыра. – Обещал позвонить – и звоню!.. Прости, если потревожил твой сладкий сон!..

Пока Зарецкий молчал, выслушивая ответ, Белосельцев представлял, как морщится шелк подушки, в который упирается локоть Басаева, как восточная дева, отложив браслеты и кольца, гладит утомленную большую стопу, как на яблоне светятся наливные плоды, и смуглый охранник за цветущей изгородью колыхнул лежащий на коленях «калашников».

– А я тебе отвечу не текстом Корана, а словами Евангелия… Когда в Иудее началось избиение младенцев, Иосифу, у которого родился Иисус, явился во сне ангел и сказал: «Не бойся идти в Египет!»… И я тебе говорю: «Не бойся идти в Дагестан!»…

…Над купами недвижного сада высилась голубая гора, две горлинки ворковали в теплой сухой акации, пахло сладчайшим дымом, и на улице, за цветущей изгородью, невидимые, блеяли овцы, оставляя на пыльной дороге отпечатки острых копытцев.

– Ты можешь мне верить, я договорился с военными, договорился с Премьером… Не будет авиации, не будет блокпостов… С перевала уйдет батальон, и ты пройдешь без препятствий…

…Пожилая женщина в долгополом платье вынесла из дома поднос, на котором круглился цветастый фарфоровый чайник, белела пиалка, блюдце с виноградным кристаллическим сахаром. Подошла, опустила поднос на ковер, и к ее рукаву, у смуглого сухого запястья, прицепилось пушистое пернатое семечко.

– Эта маленькая заварушка на руку Баку и Тбилиси… Мы покажем, куда должен пойти нефтяной маршрут, а куда он не должен идти… Если хочешь, это просьба самого Шеварднадзе… Таким образом ты увеличишь свою долю в нефтяном проекте…

…В малиновый цветок мальвы с мохнатой золотой сердцевиной опустилась пчела, стала теребить тычинки, пульсируя глянцевитым тельцем, и от ее жадных, торопливых движений цветок едва заметно качался.

– Для тебя это легкая прогулка, Шамиль, но на самом деле это большая политика, большая игра, большие деньги… Тебя знает Европа, знает мир… Тебя, как и твоего великого предшественника, будут называть имам Шамиль…

…Синяя гора, похожая на прозрачный лед. Пчела, уснувшая в малиновом цветке. Пернатое семечко у женского сухого запястья. Легкий дым над купами яблонь. Вороненый ствол автомата на коленях охранника. Морщинистый шелк на подушке Басаева. Безмятежная гармония мира, обретшего мгновение тишины и покоя…

– Рядом со мной Премьер… Он подтвердит мною сказанное…

Зарецкий передал телефон Премьеру, и тот, изобразив величие, важно произнес:

– Шамиль, я такого же мнения… Операция займет не больше недели… Потом ты уйдешь через оставленные коридоры… Гарантирую, что авиации не будет…

Над далеким горным селом померкла голубая гора. Ветер пробежал по вершинам сада. Яблоко сорвалось с дерева и со стуком упало на землю. Пчела качнула цветок и исчезла. Пернатое семечко сорвалось с рукава и умчалось по ветру. Охранник поднялся и стал с тревогой осматривать сад. Басаев отнял из девичьих рук свою жилистую большую стопу, кинул на подушку умолкнувший телефон, на котором еще секунду горели млечные кнопки, а потом погасли, словно выброшенный из моря конек умер на шелковой ткани.

– Леча, зови начальника штаба и зама по вооружению… – приказал Басаев охраннику. – А ты, – обратился он к женщине, – принеси еще две пиалки…

Белосельцев смотрел, как уходят Премьер и Зарецкий. Как в вечернем окне краснеет косматый собор. Как на площади мерцает брусчатка. Где-то там, за Лобным местом, на черном камне был поставлен крестик, куда скоро упадет самолет.

– По-моему, все было блестяще, – сказал Гречишников. – Реализуется Проект Суахили… Тебе же, Виктор Андреевич, – он строго, но одновременно и дружески обратился к Белосельцеву, – пора лететь в Дагестан, к Исмаилу Ходжаеву, управлять «локальным конфликтом». Пусть попридержит своих бандитов, не ввязывается в заваруху… Он нам подарит нейтралитет, а мы ему подарим республику…

Белосельцев кивнул. Он был спокоен. Он был разведчиком, внедренным в ряды противника. Он добывал бесценную информацию, которую шлифовал и