Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

Паланкин двигался в сторону спуска, Сергий шагал справа от него, Нило — слева. Внизу, пока они шли через сад по дорожке, ведущей в сторону Святой Софии, Лаэль придвинулась к окну и заговорила с Сергием. Поразительно, как он старался не упустить ни единого слова. Ничего, что пришлось наклониться, — причем, с высоты его роста, наклониться весьма сильно; ничего, что это вызывало пересуды.

— А видели ли вы в недавнее время княжну, ту, что живет в Терапии? — спросила Лаэль.

— О да, — отвечал он. — Она мне как маменька. Я у нее часто бываю. И во всем слушаюсь ее совета.

— Как, наверное, славно иметь такую маменьку, — с улыбкой заметила Лаэль.

— Очень славно, — подтвердил Сергий.

— А какая она дивная, и отважная, и невозмутимая, — продолжала Лаэль. — С ней рядом я совсем забыла свой страх. Забыла, что мы в руках у этих ужасных турок. Все время думала только о ней, а не о себе.

Сергий подождал, что она еще скажет.

— Нынче в полдень к отцу явился от нее гонец с просьбой, чтобы мне позволили ее навестить.

Сердце послушника радостно дрогнуло.

— Визит состоится?

Будь она чуть старше и искушеннее, она уловила бы нотку нетерпения в тоне, которым был задан вопрос.

— Пока не знаю. С тех пор как было получено это приглашение, я еще не видела отца — он был у императора. Однако мне известно, что он восхищается княжной. Полагаю, он даст свое согласие, а значит, завтра я отправлюсь в Терапию.

Мысленно порешив, что и сам окажется там завтра утром, Сергий горячо откликнулся:

— А доводилось ли вам видеть сад за ее дворцом?

— Нет.

— Я, разумеется, не знаю, каков из себя рай, но, если верить моему воображению, сад этот является его частью.

— Ах, я не сомневаюсь, что мне все очень понравится: княжна, ее сад — да и все остальное.

После этого Лаэль откинулась на спинку сиденья, и больше они не обменялись ни словом, пока паланкин не остановился у дверей дома князя. Подавшись к окну, девушка протянула своему провожатому руку. Розовые жемчужины оказались совсем не так далеко, более того, их ему предлагали. Он не удержался и заключил их в свою ладонь.

— Я хочу, чтобы вы знали, что я вам очень, очень благодарна, — проговорила девушка, не отнимая своей руки. — Мой отец обязательно переговорит с вами о сегодняшних событиях. Он найдет случай, причем скоро. Но… но…

Она заколебалась, заливаясь румянцем.

— Что? — попытался он ее подбодрить.

— Я не знаю ни вашего имени, ни места жительства.

— Имя мое Сергий.

— Сергий?

— Да. По иноческому своему положению обретаюсь я в келье монастыря Святого Иакова в Мангане. Я — член этого братства и смиренно молю Бога о ниспослании кротости и благодати. Я сообщил, кто я такой, позволительно ли мне спросить…

Он не закончил. По счастью, она угадала его желание.

— А! — произнесла она. — Те, кто любит меня всем сердцем, называют меня Гюль-Бахар, настоящее же мое имя Лаэль.

— Каким же именем называть вас мне?

— Прощайте, — вымолвила она, оставив вопрос без ответа, равно как и сопровождавший его смущенный взгляд. — Прощайте — княжна пришлет за мной завтра.

Когда паланкин занесли в дом, Сергию показалось, что солнце стремительно скатилось к горизонту, оставив за собой сумеречное небо. Он направил стопы к своей келье, и никогда еще в голове у него не было столько мирских мыслей. Впервые за всю его жизнь в стенах монастырской обители ему показалось тесно и одиноко. Он привык думать, что их озаряет и согревает небесное присутствие, — но теперь над этим нависла угроза. Впрочем, время от времени на место юной княжны, образ которой он уносил с собою, приходили мысли о том, мог ли грек, которого он спас от Нило, действительно быть сыном отца игумена; возвращаясь, воспоминание это влекло за собой сомнения, ибо Сергий понимал, что в случае, если это окажется правдой, а сам грек действительно что-то злоумышляет, он, Сергий, будет втянут во множество интриг. Уснув наконец на подушке из соломы, он увидел во сне, как прогуливается с Гюль-Бахар по саду за дворцом в Терапии, — сон этот был неизбывно прекрасен.