Таёжный, до востребования - Наталья Владимировна Елецкая

и Нина, расчувствовавшись, сказала «да». И вот теперь она не знала, что делать. Если она передумает и скажет Коле, что замуж за него не выйдет, он все поймет и расстроится, а если все-таки выйдет, то будет страдать и в конце концов заведет любовника.

Нина спросила моего совета. Я не знала, что можно посоветовать в такой щекотливой ситуации, но она настаивала. Тогда я предложила ей не торопиться. Если во всем остальном Коля ее устраивает, если она видит в нем своего мужчину и уверена, что он ее любит, тогда ей стоит снова сходить к нему в гости (более прямолинейное выражение я использовать постеснялась). Возможно, в следующий раз Коля не ударит в грязь лицом. Нина пообещала, что подумает.

И вот теперь она сидела напротив меня мрачнее тучи и, поджав губы, молчала.

– Нина, я уже должна быть на отделении. А у тебя прием начинается. Если тебе есть что сказать, говори. Если нет – я пойду.

– Я поехала к нему вчера вечером, – похоронным голосом произнесла Нина.

– И что?

– И ничего. – Нина покраснела. – То есть в прямом смысле – ничего. Он… не смог.

– И что ты сделала?

– Пошла домой. Коля хотел, чтобы я осталась до утра, но я сказала, что мне рано вставать и я хочу выспаться. Думаю, он все понял.

– Не нужно было так торопиться! Когда я говорила, чтобы ты попробовала еще раз, то не имела в виду, что это нужно делать буквально в тот же день.

– Что сделано – то сделано.

– Он сегодня тебе не звонил?

– Я ушла из общежития в восемь и сразу встала к станку, то есть к креслу. Но даже если он позвонит, это ничего не изменит.

– Ты решила за него не выходить?

– А ты бы вышла?

Я промолчала: ответ был очевиден.

– Почему мне так не везет? – вздохнула Нина. – Все мои знакомые или замужем, или в разводе, но они хотя бы отметились. А я как была с чистым паспортом, так, видно, и останусь.

– Ну что за ерунда? Тебе еще тридцати нет. Лучше выйти замуж позже, чем выйти в двадцать и развестись. Я, как ты говоришь, отметилась, но разве стала от этого счастливей?

Мы вышли из столовой и направились к лестнице. Там мы остановились. Нине надо было дальше по коридору, в амбулаторию, а мне – наверх, в стационар.

На часах было семь минут третьего, и я сказала ей, чтобы она поторапливалась: возле ее кабинета наверняка собралась очередь.

– Сейчас пойду. Только сначала хочу кое о чем спросить. Между вами с Вахидовым что-то есть?

Я покачала головой:

– Мы просто друзья. Он помог мне решить вопрос с Дедовым. Я ведь говорила, что еще долго не смогу никого полюбить. Да и Рустам надеется, что бывшая жена к нему вернется.

Я поднялась на отделение, но не успела приступить к обходу пациентов, как дежурная медсестра позвала меня к телефону.

– Зоя Евгеньевна, это главврач. Говорит – срочно.

Предчувствуя недоброе, я кинулась к столу медсестры и схватила трубку.

– Зоя Евгеньевна, быстрее идите сюда! – взволнованно произнесла Фаина Кузьминична.

– В ваш кабинет?

– Нет, нет, я дома.

– Что-то с Глафирой Петровной?

– Быстрее! – Она дала отбой.

Входная дверь флигеля была приоткрыта. Я вбежала в выстуженную прихожую, на ходу стягивая пальто. В гостиной никого не было. Из спальни Глафиры Петровны слышался тихий плач и неясное бормотание.

Фаина Кузьминична стояла на коленях перед кроватью, на которой лежала сестра-хозяйка, сжимала в ладонях руку Глафиры Петровны и, плача, повторяла:

– Глаша, Глашенька… Пожалуйста, Глаша, ну пожалуйста…

В первую минуту я решила, что Глафира Петровна умерла. Ее лицо в обрамлении седых волос по цвету сливалось с белоснежной наволочкой. Глаза были закрыты, она не шевелилась. Но потом я увидела, как под ночной рубашкой едва заметно поднимается и опускается грудь.

– Отойдите.

Я бесцеремонно отодвинула главврача в сторону и склонилась над Глафирой Петровной. Быстрый осмотр показал, что она находится в сознании, но не может открывать глаза, говорить и шевелиться. Уголки рта были характерно опущены книзу.

Я отколола от лацкана халата булавку и осторожно кольнула сначала правую, потом левую руку сестры-хозяйки. Фаина Кузьминична наблюдала из-за моего плеча, нервно сжимая и разжимая руки.

– Ну что? – отрывисто спросила она.

– Ишемический обширный инсульт. – Я распрямилась. – Немедленно нужно в больницу.

– Вызовите скорую. Телефон в гостиной.

– Скорая не сможет сюда подъехать. Нам придется отнести ее в стационар.

– Мы сами не управимся. Звоните травматологам.

Драгоценные минуты утекали. На то, чтобы переместить Глафиру Петровну в приемный покой, ушло четверть часа. В ожидании скорой, которая возвращалась с другого вызова, я вколола сестре-хозяйке лекарства, от которых было мало проку, поскольку она провела в таком состоянии не меньше двух часов, прежде чем ее обнаружила Фаина Кузьминична, обеспокоенная тем, что Глафира Петровна не пришла на работу и не отвечала на звонки.

Я не стала говорить главврачу, что состояние сестры-хозяйки крайне тяжелое, она и сама это понимала. Ситуация усугублялась тем, что в текущих погодных условиях дорога до Богучан занимала около полутора часов. Однако в условиях стационара я ничего не могла сделать, только поддерживать в Глафире Петровне жизнь, которая теплилась в ней благодаря силе духа, крепости организма и военной закалке.

– Зачем я сопротивлялась, когда товарищ Головко еще весной предлагал отправить ее на пенсию! – сокрушалась Фаина Кузьминична. – Если бы я смогла убедить Глашу оставить работу, она была бы сейчас здорова.

– Мы не можем знать этого наверняка, – возразила я. – Дело не в работе, а в том, что Глафира Петровна не уделяла должного внимания своему здоровью.

– И в этом я тоже виновата! Не настояла, чтобы она обследовалась, хотя знала, что ее мучают головные боли, и давление часто подскакивает, и руки иногда немеют… А курение по две пачки «Беломора» в день? Я боялась, что кончится раком легких, но вот как все обернулось.

– Не вините себя. Глафире Петровне уже семьдесят шесть, в таком возрасте…

Встретив негодующий взгляд Фаины Кузьминичны, я прикусила язык.

Я поехала сопровождающей – об этом меня попросила главврач, но я и сама бы вызвалась, поскольку тоже чувствовала себя виноватой. Я ведь видела в пятницу, что Глафира Петровна в плохом состоянии, но согласилась подождать до понедельника, потому что мне не хотелось заниматься этим вопросом накануне выходных и потому что меня ждало письмо от отца.

Я знала, что ради Фаины Кузьминичны необходимо сделать все возможное, чтобы сохранить Глафире Петровне жизнь, вот только жизнь ее даже при самом благоприятном прогнозе уже не