О всех созданиях - Джеймс Хэрриот

близкие единодушны в том, что я крепок задним умом, и не исключено, что они правы: во всяком случае, прошло много лет, прежде чем до меня дошло, что никаких пятидесяти фунтов Зигфрид мне должен не был. Просто он знал, что я нуждаюсь в помощи, и, когда долгое время спустя мне наконец все стало ясно, я сообразил, что он должен был прибегнуть к подобному способу. Чтобы не смущать меня. Ведь даже чек он мне сам не отдал…

Мы удобно полулежали в креслах, откинув голову на спинку, далеко вытянув ноги на ковер, и лицо Зигфрида словно выступало из тени. Мне вдруг пришло в голову, что он выглядит значительно старше своих тридцати с небольшим лет. Это было привлекательное лицо, худощавое, волевое, с умными, полными юмора глазами – но не молодое. Собственно говоря, на моей памяти Зигфрид никогда не выглядел молодым. Зато последнее слово осталось за ним, потому что годы почти его не изменили и теперь он нисколько не выглядит старым.

В эту минуту я пожалел, что здесь нет Тристана и мы не сидим втроем, как столько раз бывало за эти три года. Мы разговаривали, а память рисовала живые картины: ледяной дождь, бьющий нам в лицо на ноябрьских склонах, лихорадочное выкапывание машины из сугроба, весеннее солнце, согревающее холмы. Среди этих образов вновь и вновь возникал Тристан, и я знал, что мне будет недоставать его точно так же, как и его брата.

Я не поверил, когда Зигфрид поднялся, откинул занавеску и в комнату ворвался серый рассвет. Я тоже встал и подошел к нему. Он взглянул на часы.

– Уже пять, Джеймс, – сказал он и улыбнулся. – Вот мы с вами и скоротали еще одну ночку.

Он открыл стеклянную дверь, и мы вышли в утреннюю тишину сада. Я с наслаждением вдохнул свежий воздух, и тут свистнула птица.

– Вы слышали? – спросил я.

Он кивнул, и мне показалось, что мы оба подумали об одном и том же: уж не этот ли самый дрозд приветствовал рассвет, когда мы засиделись до утренней зари, обсуждая мой первый самостоятельный вызов?

Мы молча поднялись по лестнице. Зигфрид остановился у двери своей спальни.

– Ну что же, Джеймс… – Он протянул мне руку, и уголок его рта дернулся.

Я стиснул его руку, и, повернувшись, он вошел к себе. А я, продолжая подниматься по лестнице, растерянно подумал, что мы не сказали друг другу «до свидания». Мы не знали, когда увидимся снова и увидимся ли вообще, но оба промолчали. А если не у него, то у меня многое рвалось с языка.

Я хотел поблагодарить его за то, что он был не работодателем, а другом, за все, чему он меня научил, за его неизменную поддержку. И еще многое хотел бы я сказать, но не сказал ничего.

И даже так никогда и не поблагодарил его за эти пятьдесят фунтов – вот до этой минуты.

Джип, немая собака

– Вы про это мне говорили? – спросил я.

Мистер Уилкин кивнул:

– Вот-вот. И у него так всегда.

Я взглянул на большого пса, корчащегося у моих ног, на выпученные глаза, на отчаянно бьющие в воздухе лапы. Фермер пожаловался, что у Джипа, его овчарки, время от времени случаются припадки, но свидетелем такого припадка я оказался лишь случайно – на ферму я приехал по другой причине.

– А потом, вы говорите, он выглядит и ведет себя совершенно нормально?

– Все как рукой снимает. Ну сначала ходит, словно его чуть оглушило, а через час словно и не было ничего. – Фермер пожал плечами. – Сами знаете, собак через мои руки много прошло, и припадочных среди них хватало. Я-то думал, что знаю все, от чего собаку вдруг прихватывает: глисты, корм неподходящий, чума. А тут просто ума не приложу. Чего только я не пробовал!

– И не пробуйте больше, мистер Уилкин, – сказал я. – Помочь Джипу вы толком не сможете. У него эпилепсия.

– Эпилепсия? Да ведь все остальное время он пес каких поискать!

– Да, я знаю. Так и должно быть. Никаких повреждений у него в мозгу нет. Болезнь таинственная. Причины ее неизвестны, но, почти наверное, она наследственная.

Брови мистера Уилкина поползли вверх.

– Странно что-то. Коли наследственная, почему прежде ничего не бывало? Ему же почти два года, а началось все совсем недавно.

– Картина как раз типичная, – возразил я. – Эпилепсия обычно проявляется между полутора и двумя годами.

Тут нас перебил Джип. Он встал и, виляя хвостом, на нетвердых ногах подошел к хозяину. Случившееся как будто прошло для него совершенно незаметно. Впрочем, длился припадок минуты две. Мистер Уилкин нагнулся и потрепал косматую голову. Гранитные черты его лица приняли выражение глубокой задумчивости. Это был человек могучего сложения лет сорока с небольшим, и теперь, когда он прищурил глаза, его неулыбчивое лицо стало грозным. Мне не один фермер говорил, что с Сепом Уилкином лучше не связываться, и теперь я понял почему. Но со мной он всегда держался приветливо, а так как ферма у него была большая – почти тысяча акров, – видеться нам приходилось часто.

Страстью его были овчарки. Многие фермеры любили выставлять собак на состязания, но мистер Уилкин бывал непременным их участником. Он выращивал и обучал собак, которые неизменно брали призы на местных состязаниях, а иногда и на национальных. И у меня было беспокойно на сердце: ведь сейчас главной его надеждой был Джип.

Он выбрал двух лучших щенков одного помета – Джипа и Свипа – и занимался их воспитанием с упорством, которое делало его собак победителями. И пожалуй, я не видел прежде, чтобы собаки так любили общество друг друга. Всякий раз, когда я приезжал на ферму, видел я их только вместе: то их носы высовывались рядом над нижней половинкой двери стойла, где они спали, то они дружно ластились к хозяину, но чаще просто играли. Вероятно, они часы проводили в веселой возне – схватывались, рычали, пыхтели, нежно покусывали друг друга.

Несколько месяцев назад Джордж Кроссли, старейший друг мистера Уилкина и тоже страстный любитель собачьих состязаний, лишился своего лучшего пса, заболевшего нефритом, и мистер Уилкин уступил ему Свипа. Помню, я удивился, потому что Свип заметно опережал Джипа в обучении и обещал стать настоящим чемпионом. Но на родной ферме остался Джип. Вероятно, ему недоставало его приятеля, хотя вокруг были другие собаки и одиночество ему не угрожало.

Я увидел, что Джип совершенно оправился после припадка. Просто не верилось, что несколько минут назад он дергался в этих жутких судорогах. С некоторой тревогой я