О всех созданиях - Джеймс Хэрриот

– Не повезло. А вы что, пытались ухватить ее за нос?

– Нет. Делал ей инъекцию.

Рука Зигфрида с куском предназначенной мне баранины замерла в воздухе.

– Инъекцию? С этого конца?

– Ну да. В шею.

– Вы делаете инъекцию в шею?

– Конечно. А что?

– Да просто то, что, прошу извинения, место, по-моему, довольно дурацкое. Я всегда делаю инъекции в круп.

– Неужели? – Я положил себе пюре. – А чем плоха шея?

– Но вы же сами продемонстрировали чем, не так ли? Ну, во-первых, от нее чертовски близко до рогов…

– Ну а от крупа чертовски близко до задних ног.

– Но послушайте, Джеймс! Вы же прекрасно знаете, что после инъекции в круп коровы брыкаются крайне редко.

– Предположим. Но хватит и одного-единственного раза.

– Одного-единственного раза хватит и с рогами, а?

Я промолчал. Зигфрид полил соусом баранину, и мы принялись за еду. Но после первого же глотка он возобновил атаку.

– Во-вторых, круп обращен к проходу. А к шее вы должны протискиваться между коровами.

– Ну и что?

– Только то, что вам сдавят ребра и оттопчут ноги.

– Пусть так. – Я зачерпнул из миски зеленой фасоли. – Но ваш способ обещает немало шансов получить в лицо залп коровьего навоза.

– Чепуха, Джеймс, вы просто подыскиваете оправдания! – Он с яростью принялся кромсать свою баранину.

– Вовсе нет, – возразил я. – Просто таково мое убеждение. А вы не выдвинули ни единого веского аргумента против шеи.

– Ни единого? Да я могу привести их сколько угодно! Хотя бы то, что инъекция в шею болезненней.

– А круп легче инфицируется, – отпарировал я.

– Мускулатура шеи бывает очень тонкой, – огрызнулся Зигфрид. – Там нет удобной мышечной подушки, куда втыкать иглу.

– Зато и хвоста нет, – огрызнулся я в свою очередь.

– Хвоста? Да о чем вы говорите?

– О хвосте. Хорошо, если есть кому его держать, чтобы он не хлестал почем зря.

Зигфрид быстро прожевал мясо.

– Хлестал? Господи помилуй, ну при чем здесь это?

– Очень даже при том, – ответил я. – Возможно, вам нравится, когда вас бьют по физиономии вонючим хвостом, но я этого не люблю.

Наступила пауза. Мы оба тяжело дышали. Затем Зигфрид произнес зловеще-спокойным голосом:

– Может быть, вам хочется еще что-нибудь сказать о хвосте?

– Да, хочется. Некоторые коровы очень ловко выбивают хвостом шприц из руки. Совсем недавно одна такая зацепила мой большой, на пятьдесят кубиков, и грохнула его о стену. Осколки так и брызнули по всему полу.

Зигфрид слегка покраснел и положил нож и вилку.

– Джеймс, мне неприятно говорить вам это, но я все-таки обязан сказать, что вы несете полную, отпетую и идиотскую чушь.

Я прожег его взглядом.

– Вы так считаете?

– Да, Джеймс.

– Значит, так?

– Значит, так.

– Ну ладно.

– Очень хорошо.

Обед мы доели в молчании.

Но в последующие дни я постоянно вспоминал наш спор. Зигфрид умел быть убедительным, и я нет-нет да и ловил себя на мысли, что во многом он, пожалуй, прав.

Неделю спустя я, держа в руке шприц, уже собрался проскользнуть между коровами – и вдруг остановился. Моя пациентка и ее соседка, разгадав, как обычно, мое намерение, сдвинули могучие крупы и преградили мне путь. Да, черт побери, Зигфрид говорил дело! Зачем мне протискиваться вперед, когда задний конец – вот он и прямо напрашивается на инъекцию? Я принял решение.

– Подержите хвост, будьте так добры, – попросил я фермера и вогнал иглу в круп.

Корова не шелохнулась, и, пока я делал инъекцию и вытаскивал иглу, меня помучивал стыд. Очаровательная толстая ягодичная мышца, такая доступная! Нет, Зигфрид совершенно прав, а я упрямый осел. Но теперь-то я буду знать, что делать.

Фермер попятился, перешагнул через сток и засмеялся.

– Странно, как вы, ребята, все делаете по-разному!

– А именно?

– Так вчера мистер Фарнон впрыскивал что-то вон той корове…

– Да? – На меня снизошло озарение: а вдруг даром убеждения владеет в Скелдейл-хаусе не только Зигфрид? – Ну и что?

– Да просто он это делает не так, как вы. Очень понятно объяснил, почему к крупу лучше не подходить. И колол в шею.

По-видимому, что-то в моем лице его насторожило.

– Ну-ну, мистер Хэрриот, не принимайте близко к сердцу. – Он сочувственно погладил меня по локтю. – Вы же еще молоды. А мистер Фарнон – человек с большим опытом.

К вопросу о сноровке

Я оперся на лопату, утер со лба пот, уже заливавший мне глаза, и посмотрел вокруг на сотни мужчин, вонзающих лопаты в пыльный дерн.

Мы все еще занимались физической закалкой. То есть так нам объяснило начальство, но я подозревал, что они просто не знали, что делать с таким количеством курсантов и кто-то изобрел такой способ чем-то нас занять.

Как бы то ни было, мы строили резервуар под очаровательным шропширским городком, а для нас был воздвигнут целый палаточный поселок. Собственно, насчет резервуара существовали кое-какие сомнения, но в любом случае мы что-то строили. Нам выдали комбинезоны, кирки и лопаты, и час за часом мы ковыряли каменистый склон.

Но, изнывая от жары, я отдавал себе отчет, что все могло обернуться куда хуже. Погода стояла чудесная, и проводить весь день на чистом воздухе было одно удовольствие. Я поглядел вниз, на волнистую равнину, на встающие за ней пологие холмы в голубой дымке. Пейзаж этот был лишен суровости голых крутых склонов и вересковых пустошей, с которыми я расстался в Йоркшире, и навевал успокоительную безмятежность. А виднеющиеся за деревьями крыши городка сулили много радостей. После долгих часов под палящим солнцем, когда у нас на губах запекалась каменная пыль, мы испытывали жажду, которая посрамила бы и Гаргантюа, и предвкушали, как утолим ее вечером, когда нам дозволялось покидать лагерь.

Там, в прохладных пивных, бок о бок с местными жителями мы наконец утоляли ее пинтами и пинтами великолепного домашнего сидра. Теперь на юге Англии пьют главным образом сидр заводского изготовления, но тогда во многих питейных заведениях были собственные прессы, которыми выжимали сок из местных яблок.

Ночуя в палатке, я невольно переносился в далекое прошлое. Просыпаясь рано утром от ярких солнечных лучей, косо бьющих в тонкие стенки, я несколько секунд воображал, что вернулся на холмы над Фёрт-оф-Клайдом в те дни, когда о войне никто и не думал. Было что-то завораживающее в палаточном запахе нагретой парусины, брезентового пола и раздавленной травы, как и в жужжании мух, облачком кружащих у конца шеста под потолком. На миг я оказывался на Розните и, открывая глаза, почти не сомневался, что увижу Алекса Тейлора с Эдди Хатчинсоном, друзей моего детства, в спальных мешках на полу рядом