Медь в драгоценной шкатулке - Мария Владимировна Архангельская

Мария Архангельская

Медь в драгоценной шкатулке

Глава 1

Учитель сказал:

— О как велики были Шунь и Юй, владея Поднебесной, они не считали её своей.

Конфуций. Беседы и суждения

Легки мои кони, цвет масти их сив…

И ровно ложатся все вожжи у грив,

И лошади мчатся, и хлещут бичи.

Учись, у мудрейших совета спросив!

Ши Цзин (II, I, 3)

Когда-то давным-давно в мире не было ничего — ни Земли, ни Неба, ни верха, ни низа, ни воды, ни тверди, один только первозданный хаос. Он простирался, сколько хватало глаз, огромный, неизмеримый, вмещающий в себе зачатки всех вещей, но не содержащий ни одной из них, округлый, как гигантское яйцо.

Но однажды раздался страшный грохот, словно треснула гора — хуа-ла! — и хаос раскололся. Ну, всему бывает свой конец, и любому яйцу в конце концов приходит время разбиться, выпуская наружу птенца. Вот и яйцо-хаос разбилось на множество осколков, только вылупился из него не цыплёнок, а Первый человек. Оглянулся он по сторонам, и увидел, что взбаламученные осколки хаоса разделяются между собой: всё лёгкое, чистое и светлое поднимается вверх, а всё тяжёлое, грязное и тёмное опускается вниз.

Так появились Небо и Земля, но ещё слишком неустойчивыми они были и могли слипнуться вновь. Тогда упёрся Первый человек ногами в Землю, а плечами в Небо, и так встал, не позволяя им соединиться. Каждый день Небо становилось выше на один жэн*, Земля толще на один жэн, а Первый человек подрастал на один жэн.

Восемнадцать тысяч лет стоял этот огромный Атлант, удерживая Небо и Землю, не давая им вновь превратиться в хаос, а по истечении этого срока убедился, что стали они достаточно твёрдыми и прочными, и опасность миновала. Вздохнул тогда Первый человек — и умер. От облегчения, надо полагать.

И вздох, вырвавшийся из его уст, стал ветром и облаками, голос — громом, левый глаз — солнцем, а правый глаз — луной, туловище — четырьмя сторонами света, руки и ноги знаменитыми горами, что выше всех прочих, кровь — реками, жилы — дорогами, плоть — почвой, волосы на голове — звёздами, волосы и кожа на теле — травами, цветами и деревьями, зубы и кости — блестящими металлами и крепкими камнями, сверкающими жемчугом и яшмой, и даже пот, выступивший на его теле, превратился в капельки дождя и росу.

А потом богиня Нида заселила новорожденный мир зверями, птицами, рыбами и людьми, и он окончательно стал таким, каким мы знаем его сейчас. Правда, откуда взялась сама богиня со своими собратьями-богами, никак не объяснялось. Должно быть, сами собой завелись. Как плесень.

Таков был миф о сотворении этого мира в изложении принца Тайрена. Комментарий про плесень, понятно, принадлежал мне. Тайрен в ответ поперхнулся, после чего заметил, что я порой бываю слишком несдержанна на язык. С чем я с готовностью согласилась.

Наше путешествие продолжалось уже больше двух недель и проходило достаточно комфортно. В нашем распоряжении была просторная карета с мягкими подушками, а если надоедало трястись, всегда можно было проехаться верхом. Или пройтись пешком, благо наш поезд, куда кроме кареты входили несколько возков и отряд охраны, двигался чаще всего неторопливым шагом. На ночлег мы обычно останавливались на почтовых станциях или на куда более редких и многолюдных постоялых дворах. Станции мне нравились больше — они были чище, ухоженней, и в них не было толпы, которая гомонила за тонкой стенкой, мешая спать. Когда я спросила, почему так, оказалось, что пользоваться станциями простым путникам не разрешалось. Они предназначались для казённых надобностей, для государственных гонцов и правительственных чиновников, и чтобы воспользоваться их гостеприимством, нужно было иметь специальное разрешение. Но у принца-наследника с разрешением всё было в порядке, так что за всё время поездки случилось лишь несколько раз, когда мы ночевали не под крышей.

Так мы миновали заросшую очень красивым разноцветным осенним лесом горную гряду — невысокую по сравнению с той, что я уже видела, когда посольство везло меня в столицу полтора года назад. Неужели прошло уже столько времени? Иногда мне казалось, что это было очень давно, и я уже так привыкла к этому миру, словно жила тут всегда. А иногда мерещилось, что всё случилось вчера. Или даже не случилось, а просто я вижу очень яркий и красочный сон, но вот сейчас зазвонит будильник, я открою глаза, и Гришка бодрым голосом скажет, что если соня не встанет в ближайшие четверть часа, то опоздает на работу. Он всегда просыпался куда быстрее и раньше меня, и потому завтрак обычно тоже готовил он.

— Вот тебе кофе в постель, — говорил он, протягивая мне кружку. — А остальное ждёт на кухне.

Теперь завтрак нам готовила прислуга, а о кофе приходилось лишь мечтать. Впрочем, к этому напитку я дышала ровно, и отказ от него дался мне куда легче, чем отказ от нормального хлеба и картошки. Каковая, как выяснилась, считалась слишком грубой для утончённых аристократических желудков, и потому в пищу её употребляли только крестьяне да солдаты, и те норовили при первой же возможности перейти на рис или хотя бы просо, а картофель превратить в кормовую культуру для скота.

Что они понимают, эти местные.

Прошлое, моё происхождение не отпускало так просто, то и дело напоминая о себе не только разницей менталитетов, моими странными для слушателей рассуждениями и замечаниями, так удивлявшими и то раздражавшими, то веселившими Тайрена. В последние месяцы мне почему-то чаще стали сниться сны, в которых я видела себя на Земле, в моей обычной жизни. Как это водится у снов, они были путаными, мешавшими времена и места, людей и события, в них происходили странные вещи, но просыпалась я после них с острым чувством ностальгии по оставленной жизни. Иногда даже не сразу могла понять, где нахожусь, и почему надо мной не привычный побеленный потолок квартиры, а какие-то балки и занавески.

Вот и в тот день, когда на горизонте показалась ещё одна горная цепь, мне приснился слегка фантасмагоричный сон, в котором я была у кого-то в гостях, и там присутствовал мой покойный дедушка, причём я отлично помнила, что он покойный, но совершенно как должное воспринимала то, что он сидит рядом со мной