Муля, не нервируй… - А. Фонд

Муля, не нервируй…

От автора

Уважаемые читатели!

Перед вами мой новый роман «Муля, не нервируй…».

Эта история была написана просто так, без всякой на то причины. Однажды мы сидели на кухне, пили чай и смотрели на ржавые гаражи за окном. А потом кто-то сказал: «А вот если бы…». Так и родилась эта история.

Прежде, чем вы начнёте читать, знайте же:

1. Автор врёт и всё выдумал. На самом деле всё было совсем не так.

2. При этом все совпадения абсолютно случайны.

3. Автор вообще ничего такого не имел в виду.

4. Так как вполне очевидно, что автор рос в зоопарке, среди пингвинов и кенгуру, то соответственно советского прошлого не помнит и личного мнения иметь не может.

5. Автор часто употребляет просторечные выражения, диалектизмы и мелкобуржуазные словечки — всё это из вредности, исключительно с целью покоробить чувство прекрасного у читателя, ведь в жизни простые люди разговаривают исключительно на высоколитературном языке.

6. Также напоминаю, что это сугубо авантюрный развлекательный фантастический роман, а вовсе не историческая проза и тем более не мемуары.

7. Главное предупреждение: в этом романе будет всё, кроме утопленников и конторщиц (!).

Так что трижды подумайте, стоит ли это вообще начинать читать.

Для тех же, кто всё-таки решился — приятного чтения!

Глава 1

— Муля, ты злыдня!

Я открыл глаза и уставился на даму то ли добальзаковского, то ли постбальзаковского возраста, в байковом халате и в крупных бигудях* на всю голову. Она стояла над плитой, где булькал и исходил едким паром кипящий таз. В зубах у нее была папироса, а в руках — допотопные деревянные щипцы; примерно такими в прошлом веке домохозяйки вываривали бельё. И вот в этих древних щипцах был зажат скукоженный носок, который дамочка сейчас придирчиво и несколько изумлённо разглядывала.

— Так и есть! Ты злыдня и обормот, Муля! — сморщив нос, констатировала дамочка и затем торжествующе воззрилась на меня.

А я посмотрел на неё. Она отдалённо мне кого-то напоминала. Некое неуловимое сходство: казалось, я её знал. Вот только вспомнить не мог. Впрочем, как и того, что я здесь делаю, и почему она считает, что я злыдня.

— Твой же носок, Муля, признавайся! — она брезгливо швырнула его в раковину под допотопным умывальником, выкрашенным некогда белой, а нынче сильно пожелтевшей краской.

— А я всегда говорила, нечего мужские носки по чужим тазам приличных женщин пихать! — на кухню айсбергом вплыла вторая дама.

Она была крайне корпулентна, тоже в безразмерном халате, тоже неопределённого возраста, вот только вместо бигуди на её голове была сеточка, удерживающая двухэтажное монументальное сооружение из мелких бумажных папильоток.

— Сперва они носки разбрасывают, а потом детей мастерить начинают! — Выпалив эту обличающую тираду, она яростно прикурила от плиты и сердито выпустила в открытую форточку струйку сизоватого дыма.

Та, другая дама, согласно кивнула и продолжила флегматично помешивать щипцами содержимое таза. В воздухе сильнее запахло хозяйственным мылом и хлоркой.

Если честно, я совершенно не знал, почему мой носок очутился в её тазу. Впрочем, как не знал и того, каким образом я сам очутился здесь.

Да и носок этот мне был незнаком. Как и обе дамочки. А вот они, по всей видимости, знали меня прекрасно.

— Вы слышали, говорят, Пантелеймоновых опять уплотнять будут, — конфиденциальным шепотом сообщила дама в папильотках, чутко покосившись на дверь.

— Да вы что! — всплеснула руками дама в бигуди, да так, что чуть не выронила щипцы.

— Говорят, там уже и комиссия была, — свистяще прошелестела та, и опять зыркнула на дверь. — Только между нами это!

Дамы понимающе обменялись красноречивыми взглядами. Меня они в расчёт явно не брали, из-за чего я пришел к выводу, что отношения между нами вполне себе доверительные, невзирая на злополучный носок.

Пока они перешептывались, я прислушался к себе. Состояние у меня было, честно говоря, препаршивое: боль раскалённой нихромовой нитью вгрызалась в самый мозг, мутило так, что, казалось, если я пошевелюсь неправильно — меня тотчас же вытошнит прямо на пол (хотя, глядя на общее состояние пола, создавалось впечатление, что кого-то туда уже давно вытошнило, причём и не один раз).

В этот момент на кухне появился третий персонаж. Точнее персонажка, ну, или как там правильно, в общем, явилась сутулая женщина с лопатообразными руками. На голове у неё вместо бигуди и папильоток был обычный бабский платок.

— В передней колпак отвалился, на электрической лампочке, — буркнула она низким голосом и выплеснула в раковину сильно прокисшие щи, судя по нехорошему запаху. — Опять раковину засорили?

Она осуждающе покачала головой и принялась яростно мыть кастрюлю под краном. Когда содержимое забитой раковины начало выплёскиваться на пол, она выключила воду и также мрачно ушла, сообщив напоследок:

— Чёрт знает, что такое!

Мы опять остались втроём.

— Пиндык твоему носку, Муля! — резюмировала дама в папильотках, как мне показалось, довольно злорадно, — как ты его теперь доставать оттуда будешь? И раковину теперь прочищать тебе придётся…

— Почему мне? — удивился я.

— Дык, твой же носок, — меланхолично затянулась та и ловко выпустила дым колечками на засиженную мухами лампочку без плафона.

— Но ведь не я его туда бросил, — сказал я, как мне показалось, вполне логично. — И суп не я в раковину лил.

— Но носок-то твой, — опять упрямо припечатала женщина, швырнула окурок в переполненную раковину и, свирепо чеканя шаг, вышла из кухни.

Как раз я чуть отошел от первого шока и уже более осознанно осмотрел обстановку. И, честно скажу, она мне сильно не понравилась: исшарканный дощатый пол, с кое-где разбухшими потемневшими половицами, вместо нормальных стен какие-то почти картонные, белённые известью, перегородки, за которыми было прекрасно слышно, как кто-то сбоку переругивался и покашливал, шеренга расшатанных столов на кухне. Огромная газовая плита была словно под линеечку ровнёхонько разделена напополам: первая половина, на которой дама в бигуди варила бельё, чисто вымыта, вторая же — липкая, обильно заляпанная черным подгоревшим жиром, пустовала.

Почти осязаемое отвращение вызвал у меня тошнотворный запах: кислой хлорки, протухшего супа, папиросного дыма, детских ссак и тяжелого, какого-то трупно- сладковатого, одеколона.

— Как здесь можно жить? — невольно вырвалось у меня. — Это