"Та самая Аннушка", 3 том, часть 2: "Долгий привал" - Павел Сергеевич Иевлев

«Та самая Аннушка», третий том, часть вторая: «Долгий привал»

Глава 19

Разрушительница

— Как ты? — спросил я Дашу, когда машина нырнула в туман Дороги.

— Хреново, Лёха, — ответила девушка, устроившись на заднем сиденье. — Таращит, болит внутри, слабость чёртова. Ненавижу быть слабой! Мамка припёрлась, а я ни хрена не могу, даже удрать. А главное, ломает. Нет ничего хуже ломки. Колотит, как от голода, но не от голода… В конце концов, на всё готова, чтобы хоть кроху получить. Мамка меня так приучала коллапсы мутить, потому что в этом состоянии плевать на всё, что угодно сделаешь.

— У меня есть сенсус для тебя.

— Серьёзно? — воспряла она. — Охренеть. Лёха, ты мой кумир! Дорого обошёлся?

— Трофей.

— Тем лучше. Давай сюда скорее!

— С ума сошли? — резко сказала Аннушка. — Не на Дороге же!

— А, блин, точно, — согласилась Даша. — Забыла про эти приколы. Давайте тормознём где-то, а то терпежу нет.

Остановились в пустом срезе, пыльном и неприятном, просто на дороге, возле сломанной эстакады над замусоренным шоссе.

Даша выбралась из машины, села в траву на обочине, протянула руку:

— Дай!

Я вложил в неё шарик.

— Сама себя ненавижу в такие моменты, — сказала она, сжимая ладонь и зажмуриваясь. — Но я вообще к себе не очень.

Меня охватило странное ощущение, как будто я пробую на вкус чью-то боль, стыд, омерзение и отчаяние.

— Так, солдат, — сказала Аннушка, оттаскивая меня за локоть, — а ну-ка держись подальше. Поток такой, что даже меня цепляет. Хорошо, срез пустой, а то тут чёрт знает что могло бы случиться от выброса. Понимаешь теперь, почему на Дороге нельзя было?

— Что-то не очень.

— Был бы выплеск на пол-Мультиверсума, а нас выкинуло бы в какую-нибудь жопу мироздания.

— Жопее той, с зубастиками?

— Нет, — сказала Аннушка, подумав. — Жопее, наверное, не бывает. То жопа всех жоп. Если бы у жопы была своя жопа, то это было бы самое жопное её место.

— Слушай, а почему Даша туда не проваливается? Или, к примеру, Грета?

— Даша не корректор. Она не была фокусом, она не может вобрать в себя столько сенсуса в принципе, мне кажется. Поэтому от неё фонит так сейчас, через край выплёскивается. Грета… Я не знаю. Калеб говорил, Мелехрим проводил перворанговых через какой-то обряд, чтобы они стали почти как достигшие финала коллапса фокусы, но при этом оставались в нормальной метрике. Но Калеб дурачок и брехло, а сама Грета нам ничего не скажет.

— Зато скажет Конторе, — кивнул я. — Этим кто угодно и что угодно расскажет, я думаю. Как они её стреножили, а? Не пикнула даже.

— Знаешь, солдат, да насрать. Чтоб они провалились все — Контора, Коммуна, Конгрегация, альтери эти мутные… Не хочу, чтобы это было моим делом. Не хочу быть Искупителем.

— Да, может, ты и не он вовсе.

— Может. Но что-то со мной, солдат, определённо стало не так. Не как раньше. Что там эта жертва семейного насилия? Оклемалась?

Даша прилегла на траву, дышит ровно, глаза закрыты, выглядит нормально.

— Полегчало?

— Да. Конкретно прям. Хочется пойти и убить кого-нибудь. Жестоко, кроваво и изобретательно.

— Немного не тот эффект, которого я ждал.

— Не парься, Лёха, это просто сенсус. Меня всегда от него накрывает алым. Но вас я не грохну. Не в этот раз.

— А тебе точно надо именно такой? Я тут узнал, что они разные.

— Мамка всегда давала красный. Мафсала потом тоже давал красный, а я без понятия. Мамка просила Мафа подобрать под меня, так что, наверное, то, что надо. Он разбирается.

— Ага, — кивнула Анушка, — как никто. Но вот хочешь ли ты для себя того же, что для тебя хотела мать?

— Не задавай мне сложных вопросов сейчас, — отмахнулась Даша. — Дай просто на травке полежать. Я недолго. Мне не больно, это так редко случается. О том, кто я такая и как мне жить дальше, я подумаю как-нибудь в другой раз. Или не подумаю.

— Да лежи, сколько хочешь, мы никуда особо не спешим.

Девушка валялась на травке с полчаса, а мы успели перекусить, и я уже думал, что она уснула, но нет. Встала, осторожно подвигала плечами, покрутила торсом, наклонилась, распрямилась.

— Да, почти не больно уже. А ведь насквозь проткнула, аж кончик между сисек торчал. Хороший доктор. И дочка у него прикольная. Нарисовала моих портретов штук десять. Вышло лучше, чем на самом деле. Еле уговорила сжечь их потом.

— Зачем? — удивился я.

— Не хочу памяти о себе. Меня вообще быть не должно. И когда не станет, то пускай ничего не останется.

— Даша, — сказал я осторожно, — ты так-то взрословата для подростковых суицидных загонов.

— Чего? — рассмеялась она. — Не, Лёха, ты меня не так понял. Я от жизни не откажусь, хоть бы даже она состояла из одной боли вообще. Мне жить нравится. Травка, вот, солнышко. Людей нет. Хорошо! Люблю, когда людей нет. Вы не в счёт, вас я себе сама выбрала. Я мало что сама выбирала, всё больше мамка мне. Но когда жизнь закончится, то я не хочу, чтобы от меня что-то осталось, понимаешь?

— Не очень.

— Ну, как бы тебе объяснить… Вот, например, фоточки. Люди прям обожают фоточки. Чтобы и так, и сяк, и жопой об косяк. А потом кто-то их находит, смотрит и думает: «Вот дура какая-то была, а теперь нету, да и хрен с ней». Или сраные могилы. Ненавижу сраные могилы! Чёрт, где ни ткнись, везде эти мерзкие кладбища! В чём прикол? Зачем медитировать над трупом? Все эти даты, портреты, весь этот душный кринжовый вайб?

— Чтобы помнить? — предположил я. — Что был такой человек.

— Нахрена, Лёх? Его уже нет, место освободилось! Время кончилось, сенсус развеялся, информация стала частью Фрактала. Зачем люди цепляются за своих покойников, а не живут дальше?

— Потому что знают, что сами смертны, мне кажется. Память об ушедших помогает с этим как-то смириться.

— Да насрать. Если