Станция "Фронтир" - Никита Семин

Станция "Фронтир"

Пролог.

"Молния Харканса" – вся в серых царапинах от космической мелочи, а на левом движке – один здоровенный, обугленный шрам от плазмы. Дрожала сейчас, знаете, как загнанная крыса в углу. Последние часы в этом проклятом астероидном танцполе... Нервы экипажа – натянутые струны, вот-вот лопнут.

Глыбы. Гигантские. Крутятся, неизвестно с какой скоростью. Щебень. Искрится. Вечная угроза. Немая. За иллюминатором – просто холодная смерть в разгаре буйства. Вибрация от маневровых движков – прямо в грудь Дмитрию. Гулкий, частый рокот. То ли корабля, то ли его собственное сердце.

Глаза – стальные, холодные – метались по экранам, высчитывая путь. Пальцы впились в потрёпанную кожу подлокотников кресла, белые от усилия, ногти оставили полумесяцы на изношенной поверхности. Каждый рывок "Молнии", визг сирены "МИМО!" – отдавался в мышцах судорогой. "Тише... Плавненько..." – мысленно бубнил он себе и кораблю. Правая рука сама потянулась к плазменному пистолету на бедре – особенно когда очередная скала чуть не поцеловала борт.

И вдруг – бац! – каменный ад раздвинулся. Чистый космос. Давление в груди схлынуло, оставив какую-то липкую пустоту. Глаза всё ещё сканировали черноту за стеклом, пальцы – всё также мёртвой хваткой впились в подлокотники. И вот она.

Не просто показалась – выросла из темноты. Как чудовищный коралловый риф. Сбитый из древнего шахтёрского остова и наглых, блестящих наростов Галактического Согласия. "Фронтир". Имя-то какое! Гимн выживанию и дерзости. Или, как на картах кабинетных крыс значится, "Пограничная Конечная Станция".

Дмитрий вёл "Молнию" сквозь этот безумный светопад. Мигалки на ржавых вышках – SOS! Слепящие прожектора доков – выхватывают угловатые тени кораблей без опозновательныйх знаков. Неон борделей и баров ("Звёздный Глоток"? Серьёзно?) – пульсировал, как гнилые зубы, налепленные на древний каркас. Глаза слезились от его ядовитой яркости.

Вакуум дрожал. Рёв движков, скрежет манипуляторов, гул генераторов, которые вот-вот треснут. Вибрация въедалась в кости. Станция дышала. Выдыхала паром и вонью перегара от металла, грохота и воплей. Человеческая жизнь – отчаянная, гнойная – клокотала под коркой пыли, вмятин и похабных надписей на стенах.

На мостике – тишина. Напряжённая. Только бормотание навигатора да резкие, как плевки, команды штурмана. Тон, обычно приятный, сейчас хрипел: "Снижение, три градуса! БЫСТРО!"

Щёлк! Связь. Диспетчер. Голос – низкий, с акцентом окраин. Никакого вежливого робота. Живой. Усталый. И циничный до мозга костей. – "Молния Харнакся" (всегда коверкают!), канал 117.4. Подтвердите вектор на Слот Гамма-42. И шевелитесь, у меня здесь очередь до самого Пояса висит!

Слот Гамма-42... Зиял в боку станции, как свежая рваная рана. Древний, кривой модуль, приваренный к помятому стыковочному кольцу. Из щелей сочилось – конденсат, какая-то маслянистая жижа. Смешивалось в мерзкие капли на обшивке "Молнии". Вокруг копошились ремонтные пауки-дроны и грязные буксиры. Прожектор станции – один-единственный, мигающий в каком-то судорожном ритме – выхватил обшарпанный борт "Молнии". Подчеркнул её жалкую уязвимость перед этим ржавым монстром.

Дмитрий стиснул зубы. Ювелирная точность? Чудо здесь нужно было, ей-богу. Не просто ювелирная точность. Мысль мелькнула, и перед глазами – ледяной взгляд Патриарха на том последнем совете. Пальцы сами сжались в кулаки. Чувствовал, как гравитация станции буксовала – мерзкие микровихри на стыке полей прямо под ногами путались.

Выхлопы грузовоза! Контрабанда, пьяные удары по курсу. Пальцы – холодные, точные – мелькали над панелью. Двигатели взвыли. Затихли. Дрожь. Каждый рывок – боль в позвоночнике, будто ножом скребут. "Тише... Плавненько... Стены здесь ближе, чем в Поясе, и куда злее..." – пронеслось в голове Димы, между ударами сердца и воем движка.

В метре от адаптера. Команда на полный стоп. "Молния Харканса" зависла. Чуть не чиркнула по модулю станции, покрытым космической грязью и похабными каракулями.

В иллюминатор мостика Дмитрий увидел их: фигуры в потрёпанных, заляпанных неизвестной грязью скафандрах. За мутным бронестеклом стыковочного узла. Докеры. Один лениво махнул рукой – будто муху отгонял. Другой орал что-то в шлем. Вакуум съел звук, но яростное тыканье толстым пальцем в стекло, прямо в сторону мостика "Молнии" – кричало громче слов.

-Шевелись, шпана! – прокуренный голос бригадира прорвался через микрофон скафандра. Тот самый презрительный тон, как у надсмотрщиков в порту Харканс Прайм. Мурашки по спине. Не от страха. От гнева, который подкатил комом к горлу.

Глубокий вдох. Озон от искрящих контактов. Гарь перегретых двигателей, вползшая из вентиляции. И... страх. Тяжёлый, как свинец. Короткая, сдавленная команда – малый импульс. "Молния Харканса" поползла вперёд. Невесомо. Как призрак, крадущийся по ночному дому.

СКРЕЖЕТ! Низкий, резонирующий. Будто кости самой станции скрипели под невыносимой тяжестью. Сталь застонала. Вибрация – волна по палубе – впилась в Дмитрия, качнув тело вперёд в кресле. На мониторах – индикаторы захвата. Жёлтым. Потом... наконец-то, зелёным. Устойчивым.

– Вот мы и дома, – голос молодого человека прозвучал плоским. Ни капли триумфа. Пустота. Отстегнул ремни, поднялся. Ноги чуть ватные.

Тишина мостика после стыковки... Обманчивая. Как затишье перед бурей в самом Поясе. Знакомый гул "Молнии" – вибрация генераторов, шелест вентиляции, скрип корпуса в тисках станционных захватов – теперь звучал глухо. Устало. Как сердцебиение после смертельной драки. Неровный гул маршевых двигателей (экипаж звал его 'рычанием старого медведя') всё ещё вибрировал где-то глубоко в костях.

Дмитрий шёл по центральному коридору. Стальные стены – знакомые до каждой царапины на потускневших панелях – будто сжимались. Давили. Воздух – озон, антисептик и... жизнь: терпкий дух пота, сладковатая вонь перегара и что-то затхлое, как в старом трюме. Вот знакомое ворчание механика из-за открытой панели – что-то про "глючную проклятую схему". Вот сдавленный смех у люка кают-компании – двое техников, делятся термосом с обжигающе — сладким пойлом, их "топливом" после смены. Штурман мелькнул в проходе. Кивок – короткий, деловой. Но в глазах – немой вопрос: "Ну, капитан? Что теперь?"

Каждый звук, взгляд. Груз. Ложился на плечи. Усталость – тяжёлая, как плита брони. Но... знакомый скрип панелей под ногами, ворчание механика, даже едкий запах перегоревшего изолятора – всё это было его. Его сталь. Его люди. Его крепость. И в этой хрупкой, как стекло в Поясе, знакомости – таилось какое-то успокоение. Зыбкое. Как дымка над болотом.

Шлюзовой отсек. Массивная дверь в брюхо "Фронтира" всё ещё мигала жёлтым – проверка, проверка, вечная проверка. И перед ней, как каменные стражи у врат самого что ни на есть ада, стояли двое.

Сержант Кейл. Он стоял чуть впереди. Не по