Инженер Петра Великого 7 - Виктор Гросов

Инженер Петра Великого — 7

Глава 1

Пронизывающий до костей ветер с лимана нес гнилостную вонь тины и бил в лицо мелкими ледяными иглами. Опустив тяжелую подзорную трубу, я в последний раз задержал в памяти то, что она показывала: увеличенный, безразличный лик Азова. Каменные морщины его стен, пустые глазницы амбразур, покатые земляные валы. Бесполезно. Отсюда, с нашего наспех отсыпанного, продуваемого всеми ветрами редута, эта неприступная твердыня казалась геологическим образованием. Воевать с таким — все равно что пытаться срыть гору саперной лопаткой. Хотя, кое-что интересное я там заметил.

Но не эта картина стояла перед глазами. Внутри стояла другая: тонкая синяя нить реки Прут на шведской карте и ослепленный гордыней Император, ведущий на убой гвардейские полки.

«Азов — на тебе. Возьми его любой ценой».

Коротко. Ясно. И абсолютно невыполнимо.

— Так каковы будут распоряжения, ваше благородие? — Голос полковника Сытина, пожилого служаки с усталыми глазами, вырвал меня из оцепенения. Он спрашивал, наверное даже, требовал — ясности, порядка, привычной военной рутины, которая одна только и спасает от хаоса. — Прикажете начинать работы?

Мой взгляд скользнул по нему, затем по остальным офицерам, сбившимся за моей спиной в тесную, зябкую кучку. Второй эшелон командования. Добротные исполнители, чьим пределом тактического мышления была атака в линейном строю на ровном поле. Сейчас их лица выражали одно и то же: глухое, покорное отчаяние людей, получивших смертный приговор и ожидающих лишь команды на его исполнение.

— Какие работы, Афанасий Игнатьевич? — подал голос артиллерийский подполковник, зябко кутаясь в потертый до ниток мундир. — У нас на весь лагерь пороху… Гвардия все с собой подчистую забрала. Землю ковырять будем до самой весны, пока от болезней не передохнем.

Сытин промолчал, упрямо поджимая тонкие губы. Солдат старой закалки ставил приказ превыше всего, даже здравого смысла. Он ждал от меня любой, даже самой безумной команды, чтобы немедленно и с тупым рвением начать ее выполнять.

— Десять тысяч, — проскрипел он, не сводя взгляда с крепости. — А их там, сказывают, не меньше двадцати. Да еще и за стеной. С нами оставили полки, не нюхавшие пороху, да калек после шведской кампании. А солдаты… солдаты не слепые. Видели, как гвардейцев, сытых и нарядных, Государь повел на славное дело, а их тут в грязи оставил подыхать. Дух в полках, ваше благородие, ниже всякого предела.

Он констатировал факты. Штурм — это бойня. Осада — медленная агония от болезней и голода. Мы оказались в капкане, а приказ Государя лишь защелкнул его.

Вместо ответа я вновь поднял трубу. Я искал людей. Редкие фигуры часовых на валах, струйки дыма из труб в гарнизонных казармах. Передо мной была замкнутая, самодостаточная система, живущая по своим законам. А у любой, даже самой совершенной системы, есть уязвимости. Точки отказа. Нужно было лишь найти правильную точку приложения силы.

— Василь, — не опуская трубы, позвал я Орлова, стоявшего чуть поодаль и с недовольством наблюдавшего за этой сценой штабного уныния.

— Я здесь, Петр Алексеич.

— Ты с пленным турком, которого вчера взяли, говорил?

— А как же, — хмыкнул Орлов. — Поговорил по душам. Угостил табачком, посулил свободу. Язык у него оказался развязанный, как у бабы на торгу.

— Что говорит? Настроения в гарнизоне какие?

— Да какие настроения, — Орлов вздохнул. — Сидят, как паши в гареме. Уверены, что мы до весны носа не высунем. Насмехаются, ставят на то, когда мы от болезней загнемся. Говорят, Государь убежал, испугался, а нас тут бросил, как псов шелудивых, чтобы мы им не мешались. Стены у них крепкие, пороху и еды — на год осады. Чего им бояться?

Вот он, ключ. Их главная сила — неприступные стены — порождала их главную слабость. Уверенность в собственной неуязвимости. Расслабленность. Презрение к противнику. Они ждали от нас стандартных, предсказуемых действий: редких артобстрелов и глупых атак. А значит, нужно было дать им то, чего они не ждут. Совсем.

— В лагере что говорят? — спросил я, поворачиваясь к Орлову.

Он на мгновение встретился взглядом с окаменевшим полковником Сытиным, затем снова посмотрел на меня.

— Говорят то, что есть, ваше благородие, — ровным голосом ответил он. — Государь нас тут на убой оставил. Чтобы мы, значит, пока тут турка забавляем, ему время выиграли. Приманка мы. И солдаты не дураки, все понимают. Вот что говорят.

Слова Орлова заставили офицеров морщиться. Это был голос самой обреченной массы солдат, которую они должны были вести на штурм. Этот голос не оставлял места для иллюзий.

Мой взгляд прошелся по их лицам, скользнул по неприступным валам крепости, уперся в серое, безразличное небо.

Играть по чужим правилам? Послушно вести людей на бойню, исполняя абсурдный приказ? Нет. Хватит. На моих губах, должно быть, тронулась тень улыбки, похожая на оскал. Раз уж судьба забросила меня в этот театр абсурда, то дирижировать в нем буду я.

Резко отвернувшись от бруствера, я оставил за спиной тоскливую панораму безнадежности. Хватит созерцать. Пора конструировать.

— Ко мне в палатку, господа, — бросил я через плечо офицерам, которые, казалось, так и вросли в мерзлую землю. — И привести ко мне главного интенданта. Немедленно. Мне нужны полные ведомости по всему, что у нас есть и чего нет. И поживее, времени у нас в обрез.

Мысль о Прутском котле, о гибнущем Государе, никуда не делась. Раз уж я не могу быть там, чтобы вытащить его из капкана, значит, я сотворю здесь нечто такое, что заставит содрогнуться не только турок, но и всю просвещенную Европу. Я выиграю эту безнадежную битву. Выиграю так громко и так страшно, чтобы грохот этой победы долетел до Молдавии и, быть может, заставил Великого Визиря оттянуть часть сил сюда. Это был мой единственный, математически невозможный шанс помочь ему.

В тесной штабной палатке царило недоуменное молчание. Офицеры, сбившись у входа, с растерянностью наблюдали, как я расстилаю на столе чистый лист пергамента. Они ждали от меня плана штурма, а в итоге я устраиваю бухгалтерскую проверку.

Вскоре появился запыхавшийся интендант, щуплый человечек с лицом вечного должника и мышиными глазками. Дрожащими руками он раскладывал передо мной свои талмуды. Слушая его монотонный бубнеж, я мысленно уже препарировал врага. Их центр тяжести