Инженер 2: Тульские диковинки - Алим Онербекович Тыналин

Алим Тыналин

Инженер 2: Тульские диковинки

Глава 1

Дорожные тяготы

Карета дернулась особенно сильно, я ударился плечом о деревянную стенку. Пальцы машинально ухватились за ременную петлю, прибитую над окном, единственную опору в этом трясущемся ящике на колесах. За окном мелькали голые холмы Крымского полуострова, дорога уходила лентой меж каменистых склонов.

— Эх, дороги наши! — весело заметил купец Савва Лукич, сидевший напротив. — Неровности одни. Но привыкнешь, ваше благородие, куда деваться-то.

Я кивнул молча. Привыкнуть. Три версты от станции, и спина уже затекла, кости ломило от непрерывной тряски.

Савва Лукич Громов оказался словоохотлив. Дородный мужчина лет пятидесяти, в добротной синей поддевке с медными пуговицами, окладистая борода тщательно расчесана, руки крупные, привычные к счетам и гирям. Второй гильдии купец, торговавший по всей империи, от Москвы до Одессы. Сидел он развалившись, занимая большую часть скамьи, у ног тяжелый кожаный саквояж.

— А я вот каждый год раз по пять эдак по нашим дорогам мотаюсь, — продолжал он, поправляя поддевку. — Товар возить, договоры заключать. И ничего, жив-здоров. Правда, спина побаливает, это верно. Но дело требует. Вы вот в Тулу едете, говорите? Город знатный! Я там у Петра Ивановича Баташева закупаюсь, у заводчика. Самовары его, знаете ли, по всей России славятся.

— Слышал, — ответил я коротко.

Ямщик на козлах, не оборачиваясь, крикнул лошадям что-то непонятное. Карета подпрыгнула на очередной выбоине, затем накренилась вправо, колесо угодило в глубокую колею.

Ямщика звали Степан. Мужик лет тридцати пяти, коренастый, с обветренным лицом цвета старой кожи. На голове помятая шапка-ушанка, хотя апрель уже вступил в права. Зипун серый, латаный-перелатанный, сапоги когда-то хромовые, теперь просто грязные. Руки держали вожжи уверенно, привычно. За плечами у него висела небольшая холщовая сума, припасы на дорогу. Степан правил четверкой без особых понуканий, лошади знали дорогу сами.

— Эх, тряхнуло! — Савва Лукич хохотнул, придерживая свой живот. — Ваше благородие, вы небось впервой так далеко в карете едете?

— Приходилось, — ответил я. — Но после госпиталя кости еще не окрепли совсем.

— А, точно, точно! Вы же контуженный. Доктора-то вас залечили?

— Залечили.

Савва Лукич покачал головой сочувственно:

— Война дело худое. Хотя для торговли, признаться, выгодное. Армия все скупала: сукно, провиант, порох. Барыши были, не скрою. Но жалко народ, конечно. Вас вот контузило, других в землю легло. Царство им небесное.

Я промолчал. За окном потянулись редкие деревья, чахлые дубки да кустарник. Апрельское солнце светило ярко, но без тепла. Ветер гнал по дороге облака пыли.

Карету снова тряхнула. Я переместился на край скамьи, пытаясь найти положение поудобнее.

Скамья деревянная, обитая жестким конским волосом, набитым в продавленный тюфяк. Спинка короткая, едва доходит до лопаток. Окна без стекол, завешены брезентовыми шторками, которые пропускают пыль и холод. Пол застлан грубой рогожей, от которой пахло старой кожей и табаком от предыдущих пассажиров.

Внутри кареты тесно. Савва Лукич занимал больше половины своей стороны, я сидел напротив, наши колени почти соприкасались. Под ногами торчали углы дорожных сундуков, один мой, другой купеческий. Потолок низкий, обтянутый парусиной, местами продранной. В углах паутина.

— А вы в Туле давно бывали, Савва Лукич? — спросил я, больше чтобы отвлечься от неудобства.

Купец оживился:

— Давно! Лет десять с ним дела имею. Город замечательный, оружие там делают лучшее в империи. Хотя, говорят, англичане теперь обогнали. Ну да это военные разговоры. А для торговли самое место! Заводов множество, народу тьма, все при деле.

— Производство налажено хорошо?

— Как вам сказать… — Савва Лукич почесал бороду. — Мастера тульские золотые руки имеют, это точно. Но заводы старые, машин мало. Все больше руками работают. Слышал, что новый директор хочет перемены какие-то ввести, станки заморские ставить. Да старики противятся, боятся новшеств.

Я кивнул. Типичная картина. Россия вечно отстает от Европы на десятилетия, а консерватизм душит любые попытки модернизации.

Карета накренилась влево. Степан на козлах заругался вполголоса, колесо угодило в особенно глубокую яму. Удар пришелся прямо по рессоре, я ощутил, как всю конструкцию тряхнуло снизу вверх.

— Дорога, — пробурчал Савва Лукич, — хуже не придумаешь. Хорошо, что апрель сухой выдался. А то бы увязли в грязи по самую ступицу. Бывало, сутками на одном месте стоишь, ждешь, пока высохнет.

Я выглянул в окно. Дорога действительно отвратительная. Глубокие колеи, выбоины, камни. Кое-где виднелись лужи, остатки недавних дождей. Обочины размыты, следы от десятков колес превратили тракт в месиво застывшей грязи. Когда ветер поднимал пыль, она забивалась в нос, скрипела на зубах.

Через час езды в спине началась ноющая боль. Постоянная тряска давала о себе знать, позвоночник не привык к такой нагрузке после недель госпитальной койки. Я попробовал откинуться на спинку, но она оказалась слишком твердой и короткой. Попробовал сесть прямо, но при очередном ухабе снова ударился плечом о стенку.

Савва Лукич, видимо привычный к дороге, дремал, покачиваясь в такт движению. Его голова падала на грудь, борода шевелилась во время храпа.

Степан на козлах периодически покрикивал на лошадей:

— Эй, гнедая! Не отставай! Взяли, взяли!

Лошади шли ровной рысью, но на подъемах сбавляли шаг, пыхтели. Четверка рабочих животных, не ахти какой масти, две гнедые, одна вороная, одна рыжая. Упряжь старая, местами подвязанная веревками. Дуги скрипят, колокольчики под ними монотонно звенели.

Верст через пять карета остановилась. Степан спрыгнул с козел, подошел к колесам, осмотрел.

— Что там? — окликнул я.

— Да так, ваше благородие, проверить надо. Колесо скрипит. Давно менять пора, да денег у конторы нет.

Он постучал по ободу, покачал спицы. Одна из них действительно шаталась.

— Доедем? — спросил Савва Лукич, высунувшись из окна.

— Доедем, куда денемся. До следующей станции верст десять, потерпит.

Степан полез обратно на козлы, щелкнул кнутом. Карета тронулась.

Я откинулся на сиденье, закрыл глаза. Тряска продолжалась. Монотонная, изматывающая.

Скрип рессор, стук колес по камням, позвякивание колокольчиков. К этому добавлялись звуки самой кареты: скрип досок, дребезжание оконных петель, шарканье багажа по полу.

Жара начала усиливаться. Солнце пекло в брезентовую крышу, внутри становилось душно. Я приоткрыл шторку окна, но сразу же в лицо ударила пыль. Пришлось закрыть обратно.

Савва Лукич проснулся, потянулся, достал из кармана платок, вытер лицо:

— Жарко, а? Апрель, а уже печет. Хорошо, что не июль. В июле в этой коробке вообще париться приходится.

— Вентиляции нет никакой, — заметил я.

— Вентиляции? — переспросил купец, не понимая слова. — Это что такое?

— Проветривание. Чтобы воздух свежий поступал, а старый уходил.

— А-а! — догадался Савва Лукич. —