Президент Всея Руси - А. Полевой

А. Полевой

Президент Всея Руси

Пролог

Жар. Абсолютный, всепоглощающий, раскаленный шквал, что прожигает мозг изнутри. Не боль, а именно жар, словно черепную коробку наполнили расплавленным свинцом. Андрей не видел ничего, кроме ослепительных белых вспышек, не слышал ничего, кроме оглушительного звона в ушах. Последнее, что запечатлелось в его сознании перед тем, как мир рухнул в ничто, — это ослепительный свет фар грузовика, вывернувшего навстречу на мокром от дождя асфальте проспекта Ленина в Туле. Резкий скрежет тормозов, удар стекла, хруст собственных ребер и всепоглощающая тьма.

Но тьма эта была странной. Она не была пустотой. В ней плавали обрывки чужих воспоминаний, незнакомые голоса, запахи дыма и крови. И холод. Ледяной, пронизывающий до костей холод, сменивший невыносимый жар.

Он застонал, пытаясь пошевелиться, но тело не слушалось. Оно было чужим, слабым, разбитым.

— Держи! Держи его! Он жив! Глаза открыл! — просипел рядом какой-то хриплый, надтреснутый голос, полный немыслимого ужаса.

Андрей с усилием разлепил веки. Мир плыл перед ним, как в густом мареве. Наклоненные над ним лица, обветренные, загорелые, с спутанными бородами и глазами, широко раскрытыми от суеверного страха. Эти лица были обрамлены не короткими современными стрижками, а длинными, грязными волосами, заплетенными в косы. От людей пахло дымом, потом, кровью и чем-то звериным.

— Яросва… Ярослав… Очнулся… Дух вернулся… — забормотал кто-то.

Его несли. Андрей понял это, ощутив равномерное покачивание. Он лежал на каких-то грубых древесных ветвях, укрытый потрепанным звериным мехом. Сквозь щели в этом импровизированных носилках он видел заснеженную землю, следы многих ног, идущих рядом, обутых в лыковые лапти или поршни из сыромятной кожи.

С большим трудом он повернул голову. И сердце его бешено заколотилось в груди, в этой новой, незнакомой груди.

Вместо знакомых бетонных коробок, асфальта и фонарных столбов его взору открылась ужасающая картина. Небольшое поселение, вернее, то, что от него осталось. Десяток полуземлянок, с почерневшими от гари срубами, некоторые были полностью разрушены, их кровли провалились внутрь. Столбы дыма еще поднимались к небу, сливаясь с низкими свинцовыми тучами. Воздух был густым и горьким от запаха гари и… чего-то сладковатого, тошнотворного, что Андрей с ужасом опознал как запах горелого мяса. Не животного. Человеческого.

Повсюду валялись обломки утвари, перевернутые телеги, тушки растерзанных кур. И люди. Сидевшие на корточках возле тел погиших, с пустыми, выжженными горем глазами. Женщины, вывшие над своими мертвецами. Воины — а иначе этих суровых мужчин с секирами и луками за спиной нельзя было назвать — с мрачными лицами тушили тлеющие угли, собравшиеся в кучку и о чем-то негромко, хрипло говорящие.

— Несите к огню! К Старцу! Пусть поглядит! — раздалась команда.

Андрея понесли к центру поселения, где догорал большой костер, сложенный из бревен. Рядом с ним, на грубо сколоченном помосте, лежало несколько тел, завернутых в белую ткань. И до сознания Андрея, с ужасной ясностью, дошла страшная правда. Его несли не спасать. Его несли хоронить. К этому погребальному костру.

Паника, острая и слепая, ударила в виски. Он попытался закричать: «Стойте! Я жив! Что вы делаете?!» Но из его горла вырвался лишь слабый, хриплый стон, больше похожий на предсмертный хрип.

— Тише, дитятко, тише, — склонилась над ним старая женщина с лицом, испещренным глубокими морщинами. Ее глаза были полны не столько жалости, сколько мистического ужаса. — Дух твой блуждал в Нави, но вернулся. Перун даровал тебе милость. Не спугни ее.

Его аккуратно опустили на землю у ног старого, сгорбленного человека в длинной темной одежде, с деревянным посохом, увенчанным резной головой коня. Старец — шаман, жрец, колдун — пристально посмотрел на Андрея. Его взгляд был острым, пронзительным, видевшим многое.

— Чудо, — произнес Старец тихо, но так, что его слово услышали все окружающие. Воцарилась мертвая тишина, прерываемая лишь треском костра и далеким карканьем ворона. — Чудо явлено нам, в день скорби великой. Дух Ярослава, сына Добромыслова, не приняли Навьи. Он вернулся из царства мертвых. Рана смертная оказалась не смертной.

Сознание собралось по кусочкам, как осколки разбитого стекла. Каждый обрывок памяти впивался в него, остро и болезненно. Одна картина — тусклый свет фар, визг тормозов, металл, сминающийся в предсмертной агонии, и всепоглощающая боль. Вторая он подросток в поселении славян.

И между этими двумя смертями — зияющая пустота, из которой рождалось новое, невозможное «я».

Он сидел, уставившись в горизонт над рекой, и реальность ударила его с силой орудийного залпа прямой наводкой. Он не Ярослав. Он — Андрей. Андрей, кризис-менеджер, майор запаса артиллерийских войск. Человек, чье тело в этот миг должно было быть холодным и раздавленным в металлической ловушке на тульской дороге. Агония «той» смерти еще жила в нервных окончаниях, призрачной болью отзываясь в этом молодом, крепком, но таком чужом теле.

Вместо асфальта — влажная земля. Вместо выхлопных газов — густой запах дыма из глинобитных печей, смешанный с ароматом хвои, речной влаги и немытого человеческого тела. Вместо привычного урбанистического гула — щебет птиц и отдаленные голоса, говорящие на ломаном, древнем наречии. 1190-й год от Рождества Христова. Поселение вятичей на высоком берегу реки Упа. Слова, которые он слышал сквозь пелену чужих воспоминаний, складывались в эту суровую, невероятную формулу.

Паника, черная и бездонная, поднялась из глубины, грозя снести хрупкие заслоны разума. Но тут сработал инстинкт, впитанный за годы жизни на грани срыва. Его мозг, десятилетиями тренированный в горниле чрезвычайных ситуаций, взбунтовался против абсурда происходящего и, отсекая эмоции, перешел в режим холодного, безжалостного анализа. Это был его единственный якорь в рухнувшей вселенной.

Внутренний взгляд зафиксировал данные, выстраивая их в отточенную, как военная сводка, таблицу. Небольшое поселение вятичей. Оценочная численность: 150–200 человек. Признаки системного коллапса. Антисанитария, низкая продуктивность сельского хозяйства, примитивные ремесла, отсутствие централизованной власти кроме родовых старейшин. Высокий уровень внешней угрозы. Ресурсы: Примитивные. Дерево, камень, ручное железо низкого качества. Минимальные продовольственные запасы. Человеческий капитал — не обучен, недисциплинирован.

Этот навык — видеть мир как сложную, хрупкую систему, постоянно находящуюся под критическим напряжением, — был его главным козырем. Его профессиональная жизнь была чередой чужих катастроф, которые он должен был исправлять.

Память выдавала калейдоскоп образов. Выгоревшие поля разоренного колхоза в Рязанской области, где он за полгода не только наладил цикл работ, но и внедрил простейшую систему севооборота, вдвое повысив урожайность. Цеха химического комбината «Азот», где после череды аварий он выстраивал логистику и технику безопасности так, что один неверный шаг мог стоить жизни