Черные ножи 5 - Игорь Александрович Шенгальц

Черные ножи — 5

Глава 1

Берлин февраля 1944 года был мрачен и тревожен. По ежедневным унылым маскам, носимым горожанами, сложно было что-то понять — обычные, ничего не выражающие тусклые лица. И даже если в их сердцах царил хаос и страх, никто этого не видел. Обещания, налево и направо раздаваемые властями, уже не имели той силы, что прежде. Люди перестали доверять, но открыто выразить свой протест не могли — немецкая натура не позволяла. Всегда должен быть порядок! Вот если бы нашелся новый лидер, который открыто повел бы за собой… но такого человека не было и быть не могло. И все тянулось своим чередом.

Внешне в городе все шло в обычном порядке — работала почта, полиция, магазины. Люди спешили по своим делам, ходил общественный транспорт.

Казалось, что это обычный мирный город, если бы не мелькающие за стеклом автомобиля картины чудовищных разрушений, нанесенных авиацией противника. Примерно треть города была уничтожена, и завалы никто не спешил разбирать — не хватало рабочих рук. Но рядовые немцы словно этого не замечали вовсе, относясь ко всему происходящему, как к некоей данности. Впрочем, из города уже сбежали все, кто мог, и с каждым днем Берлин покидали все больше и больше человек. Особенный отток случился после январской массированной бомбардировки, когда в условиях низкой облачности немецкие ПВО пропустили бомбардировщики… и воцарился ад.

Гришка вел машину в спокойном темпе, аккуратно объезжая выбоины, лужи и воронки от снарядов, матерясь вполголоса, когда колеса буксовали в грязи.

Эх, нет в этой стране тех зимних морозов, к которым я привык в Челябинске. Немецкая зима — это слякоть, мокрый снег вперемешку с дождем, сильный северный ветер. Гадость та еще! Но нам это лишь играло на руку.

Где-то в эти дни Димке исполнилось восемнадцать — совершеннолетие, но я сбился со счету дней, и не был уверен точно.

Выехав из Заксенхаузена, мы не поехали напрямую, хотя это был один из вариантов, но в итоге я подумал, что имеется огромный шанс наткнуться на войска, идущие на помощь уничтоженному лагерю.

Большинство заключенных погибли, многие были ранены, но никто не роптал. Я видел на худых и изможденных лицах улыбки.

Мы стерли концлагерь в ноль, раскатали его под фундамент, а что уцелело — сожгли.

Чтобы и следа не осталось, чтобы само это место было проклято во веки веков, чтобы каждый, кто пришел бы туда после, почувствовал боль и страдания людей, живших и умиравших там.

Но теперь это дело прошлое, нам же с Гришкой уже приходилось жить настоящим.

Пока болтались по окрестным дорогам, я протестировал его немецкий, которым парень хвалился. Что сказать… жуть. Акцент — явно русский, постановка слов в предложении совсем не немецкая, грамматика — ноль, писать не может. С языком у парня все было плохо.

Из плюсов — понимал отдельные слова — и на том спасибо!

Я очень боялся, что первая же проверка разоблачит всю нашу конспирацию, и велел Гришке в случае чего молчать, изображая немого.

Но до сих пор мы не наткнулись ни на один блок-пост, выбирая маршрут таким образом, чтобы вероятность повстречать солдат была низкой. Пока что мы не приближались к Берлину, а удалялись от него, решив сделать полукруг по окрестным деревушкам и городкам и заехать в город с западной стороны.

Переночевать пришлось в подлеске. Я увидел удобный съезд с дороги и свернул в сторону деревьев, проехав как можно глубже в лес, чтобы машину не было видно со стороны. Конечно, если бы местные воспользовались этой дорогой, то нас бы непременно заметили. Но я понадеялся на поздний час, и на то, что с утра мы уедем с первыми лучами солнца.

Обошлось.

Никто нас не потревожил, кроме легкого морозца. Но еще раз: Германия — не Россия, ночь пережили, хотя с утра зуб на зуб не попадал. Спасли толстые шинели, которыми мы укрылись, как одеялами.

С утра с трудом завели мотор, но дальше все пошло, как по маслу. Мы катили по немецким дорогам — Гриша вновь сидел за рулем, постепенно приближаясь к Берлину.

Моя цель была простая и понятная — добраться до адреса, который сообщил мне Зотов, отдать микропленку, а потом выбираться к нашим.

У Гришки вообще не было планов в голове, он просто делал то, что говорил я.

Таким образом мы и вкатили в Берлин, миновав блок-пост на въезде в город без малейшего досмотра. Это был критический момент — проскочим ли, — я держал пистолет на коленях, готовый начать стрелять, но нам повезло, дежурный офицер был занят руганью с транспортным конвоем, а солдат просто махнул нам рукой — мол, проезжайте!

— Danke! — крикнул Гришка в приоткрытое окно.

Хорошо, что солдат из-за сильного ветра ничего не услышал, а то бы тут нам и пришел конец. Даже в этом коротком слове я акцент был ужасным.

— Слушай, Григорий, — обратился я к парню, когда мы отъехали достаточно далеко от поста, — до тебя с первого раза не дошло, что я сказал? Никогда и ни при каких обстоятельствах не пытайся говорить на немецком. Тебя даже за поляка не выдать, так что уж лучше будь немым. А то все мне испортишь ненароком…

— Так точно, товарищ лейтенант! — рявкнул Гришка, что у меня аж ухо заложило.

Я уже начал жалеть, что взял его с собой.

— Какой я тебе, мать твою, товарищ лейтенант? — оскалившись, повернулся я к нему. — Мы же в Берлине! Я — господин рапортфюрер. Herr Rapportführer — только так и никак иначе! Запомнил? Но это в крайнем случае, а обычно кто ты?

— Немой, — догадался парень.

— Вот именно. А немой должен молчать. Так что никаких больше разговоров!

Я ждал, что он опять начнет возражать, но, кажется, дошло. Парень промолчал, но глазами зыркал грозно. Упертый — это и хорошо и плохо. Сам худой, как палка, взгляд безумный, сил едва-едва, чтобы руль крутить, а все туда же — мечтает немцев убивать или подвиг совершить. Поэтому за мной и увязался. Не знаю, что рассказал ему Зотов, но парень проникся настолько, что слушался меня беспрекословно. Вот только иногда забывался и проявлял инициативу. И это было опасно. Он не был идиотом, которому надо все объяснять по сто раз,