Кошка в светлой комнате - Александр Бушков

Он замолчал и надолго присосался к бокалу.

– Скот, – сказала Джулиана.

– Ага, – расплылся Штенгер. – Вот именно, родная.Алехин, вы согласны, что истина – это в первую очередь нечто неизменное,вечное? (Я неопределенно кивнул). Нечто неизменное и вечное… А таковым в первуюочередь является скотство. Рушились империи, провозгласившие себя вечными,грязные деревушки превращались в столицы охватывавших полмира государств,исчезали народы, языки, идеи, религии, моды, династии, литературные течения инаучные школы, но во все времена, при любом обществе, будь то душная тиранияили расцвет демократии, люди жрали вино и лапали баб, предпочитая эти занятиявсем остальным. Спрашивается, что в таком случае основа основ? Я могу быть ярыммонархистом, Несхепс – теократом, Алехин – атеистом и анархистом, и мыперегрызем друг другу глотки за свои убеждения, но вот мы все трое смотрим натебя, обворожительная, – он сделал галантный жест в сторонуДжулианы, – и наши мысли удивительно схожи… Вот и нашлось нечто, прочнообъединившее нас троих, таких разных.

– Ну, Макс, – смущенно улыбнулся Несхепс. – Вывсегда излишне конкретизируете. Мы все уважаем нашу Джулиану, этикет, наконец…

– Этикет – нечто преходящее, – пророкоталШтенгер. – Было время, когда за прелюбодеяние карали так, что и подуматьстрашно, – к примеру, Дракула, господарь Влад Цепеш. А через пару сотенлет даме из высшего общества считалось в высшей степени неприличным не иметьлюбовника. Не бойтесь быть самим собой, мой застенчивый друг. Философия за вас.Вся история человечества – это потуги скота скрыть свое скотство более илименее удачными способами. И тот социум, что не скрывал своего скотства, какправило, добивался больших успехов в различных областях.

– А чем кончал такой социум? – поинтересовался я.

– Скотством, Алехин, скотством, – мило улыбнулсяШтенгер. – То есть тем, с чего начинал, что поддерживал, к чему стремился.

– Мне попался на дороге броне-вик, – сказал я. –Жуткая, знаете ли, картина.

– Об этом и говорить не стоит, – отмахнулся Штенгер. –Сборище самоотверженных идиотов, считающих, что только им известны рецептыборьбы за всеобщее счастье. Во все времена хватало самоуверенных и самозваныхблагодетелей. Можем ли мы упрекать вурдалаков?

Я насторожился.

– Можем, – сказал Несхепс. – Мне что-то ненравится, когда мне хотят перегрызть глотку.

– А если кому-то не понравится ваша привычка спать с бабамии он начнет гоняться за вами с пулеметом?

– Это разные вещи.

– Это одно и то же. В обоих случаях речь идет об образежизни. Модус вивенди, учено говоря. Нелепо порицать кого-то только потому, чтоего привычки противоположны вашим.

– А когда меня едят – это лепо?

– И вы ешьте. Он вас, а вы его. Тем самым вы увеличитеэнтропию скотства и придете к нашей сияющей витрине, то бишь вершине, заветнойцели – Абсолюту Скотства… Ну что ж, мне пора. До встречи!

Он раскланялся, подхватил Риту и исчез за углом. Наступиланеловкая тишина.

– Все-таки большого ума человек… – сказал Несхепс.

Красавица Джулиана выразила свое мнение о Штенгере в весьмаядреных выражениях.

– Но в одном он прав, – заявила она. – Все выскоты, за исключением кастратов и импотентов.

– В чем же дело? – сказал я. – Создайте новоеучение – «К совершенству через усекновение». Противовес. Скотство иантискотство.

– Блядво! – сказала она, характеризуя меня.

Я пожал плечами.

– Все равно не поможет, – смущаясь, сказалНесхепс. – Усекновение не поможет. Пить будут, драться…

– Пьяницы и драчуны меня не интересуют, – заявилаДжулиана. – Не могу я смотреть на вас, кобелей, надоело…

Глядя на нее, зверски красивую, я подумал, что, вероятнеевсего, ей очень не везет, несмотря на красоту, а может, именно благодарякрасоте…

Джулиана поднялась, небрежно кивнула нам, села в длинныйроскошный автомобиль, и он рванул с места, словно пришпоренный конь.

– Господи, какая женщина! – Несхепс печально смотрелвслед.

– Да, – искренне сказал я. – Скажите, у вас всегдатак тихо?

– Покой и тишина. Постойте, «у вас»? А сами вы откуда втаком случае?

– Из-за Мохнатого Хребта, – уже привычно сказаля. – У нас там все другое, не как у вас.

Судя по его лицу, ему очень хотелось наброситься на меня свопросами, но деликатность не позволила. Тихий он был, скромненький, как монахпервого года службы.

Потом-то они обвыкаются, монахи…

– Вы мне не подскажете, где отель «Холидей»?

– Это за углом, через площадь, еще три квартала и налево.

Напротив нас остановилась машина, водитель опустил стекло иукоризненно показал на часы. Несхепс заерзал:

– Вот незадача, совсем забыл. Вам ведь все равно в«Холидей», вы бы не могли…

– Что?

– Передать чемодан, вот этот, маленький совсем.

Он так смущался, ерзал и хрустел пальцами, что я торопливокивнул:

– Хорошо. Кому передать?

– Господин Робер, семьсот пятнадцатый номер. Он знает,скажите, что Несхепс просил.

Мы раскланялись. Он сел в машину и укатил, я подхватилчемодан и пошел в отель. Свернул за угол. Посреди улицы стояла худющая гнедаялошадь и мотала головой, а на лошади мешком сидел рыцарь в помятых, тронутыхржавчиной латах и пялил на окружающее шальные глаза. Он опирался на длиннющеекопье со ржавым наконечником. Вид у рыцаря был жалкий и унылый.

– Эй, ты не из донкихотов бу-дешь? – окликнул я,примерившись, как увернуться от копья, если он вдруг рассердится.

– Да нет, – сказал он равнодушно. – Совсемнаоборот. Я Граальскую чашу ищу, вот только куда-то не туда заехал. Домачумовые какие-то, люди не те, и дорогу показать никто не может, только зенкипялят. Ты дорогу не знаешь?

– Нет, – сказал я. – А найдешь свою чашу, чтосделаешь?

– Пропью, что за вопрос? – сказал онмечтательно. – На баб промотаю, иначе зачем искать-то? Это ж одно золотосколько потянет, а если еще камни выколупать и в розницу… Считать страшно. Едемсо мной, а? Мне оруженосец нужен. Мой сбежал. Вино тут, знаешь, бесплатное,бабы чуть не телешом ходят, вот он и клюнул, молодой еще. Вот и отстал.Поехали, а? Пару камушков уделю.

– Нет, спасибо, – сказал я.

Он плюнул, заорал на лошадь, ударил ее ржавыми шпорами.Кляча нехотя затрусила, непристойно задрав хвост и роняя на мостовую катыши. Ая пошел дальше.