Синдром Вильямса - Марта Трапная

Муж вышел к границе одновременно с ней.

— Пусто, — сказал он, хотя мог бы и не говорить.

Елена Михайловна вздохнула.

— Я подумал… может быть, это был прорыв с нашей стороны? — спросил муж. — Может быть, кто-то ушел?

— Кто? Ходить через границы умеют только цветочные твари.

На самом деле, охотники тоже могли нырнуть в прореху во время охоты. Но сами открывать границы не могли. Для Елены Михайловны это был единственный непонятный момент в их истории — как охотники расселились по мирам, как узнавали друг друга и передавали знания, если не умели путешествовать? Разве что некоторые умели. Но не она. И она не знала никого, кто умел бы. Может быть, раньше?

— Птица, зверь, — безнадежно сказал муж.

— Воробьи да вороны, — проворчала Елена Михайловна. — Ты же знаешь, это байки. Ни воробьи, ни гагары, ни козодои — никто из них не может нарушить границу.

Муж положил ей руку на плечо, притянул к себе.

— Мы все равно найдем эту тварь. Ты же знаешь.

— Да, — согласилась Елена Михайловна. — Конечно, найдем.

Жаль, что не получилось быстро. Но медленную охоту она тоже любила.

Часть 2. Естественный отбор. Глава 1. Шестое чувство

Я проснулась без будильника. Чувство времени вернулось ко мне совсем недавно, недели две назад. И когда я, открыв глаза, первый раз поняла, что знаю до секунды, сколько сейчас времени, я по-настоящему обрадовалась. Хотя искренне думала, что это уже невозможно.

Нет, в первое время после перехода я ждала, что вот-вот ко мне начнут возвращаться все мои чувства и способности. Но день шел за днем, месяц за месяцем… Ожидание сменилось верой, вера — надеждой, а потом угасла и она. Не знаю, почему я выжила в то темное время — спасла ли меня клятва, или Софья Степановна — женщина из дома-интерната, которая взяла меня на работу без документов, без рекомендаций, без жилья. Последнее, впрочем, меня волновало мало, я могла бы продать одно из своих оставшихся украшений и снять комнату где-нибудь рядом с интернатом, как уже делала сразу после перехода. Но Софья Степановна выделила мне место в комнате для персонала, так что на одну бытовую проблему стало меньше. Я ухаживала за стариками, мыла их, кормила, меняла одежду, слушала их разговоры… И плакала от бессилия, что не могу почувствовать, что у них болит, не могу ничего изменить, исправить. Потому что раньше — смогла бы. Мне не хватало этих способностей, как воздуха, как воды, как света.

Зрение, слух, вкус, обоняние и осязание — вот все, чем я пользовалась долгих три года. И это, между прочим, весь набор, который доступен типичным жителям этого мира. Все, что выходит за рамки восприятия первичными органами чувств, здесь называют по-простому — «шестое чувство». У одних это интуиция, у других — ориентация в пространстве, у третьих — восприятие магнитных полюсов планеты. Гипервосприятие органами чувств тоже попадало под «шестое» чувство. Однажды в приступе особенно плохого настроения я сосчитала все «шестые чувства», которыми я пользовалась в нормальном состоянии, до того, как оказалась здесь. Их оказалось двадцать четыре. Не считая умений, которыми я обладала с рождения, но которые потерялись при переходе. И если на восстановление чувств я все-таки могла надеяться, потому что наша нервная система обладает хорошей памятью, то как поведут себя врожденные способности к целительству, я не знала. Генетическая память, по идее, не должна была никуда исчезнуть. Но теория и практика — разные вещи. Я перестала об этом думать, когда потеряла веру в то, что стану такой, как раньше.

Но сейчас, поднимаясь с постели, я впервые за много дней задумалась, что делать дальше. Не в смысле, в какой очередности принимать душ, завтракать и одеваться, а в самом глобальном смысле. Регенерация началась. Пройдет полгода или год, может, пять лет, но я все равно вернусь в прежнюю форму. Что тогда?

Заниматься тем, чем я всегда занималась, то есть лечить? Без документа о местном образовании я не смогу. А местное образование — это шесть лет. И здесь медицина была той, которую я любила меньше всего — синтетические лекарства, биохимические костыли, грубая хирургия.

Уходить в мир, более подходящий для жизни? Сколько сил уйдет на такой переход и смогу ли я восстановиться? У меня не было желания экспериментировать. Да и какой мир для меня теперь более подходящий? В любом месте могут оказаться охотники. Снова заводить семью, устраивать безопасное убежище, дрожать за каждый шаг? Нет, я не готова. Я вообще не готова жить, раз уж на то пошло. Но, кажется, тетушка Гацания была права. Каждый раз, когда я опускала руки, падала в прямом и переносном смыслах на дно и думала, что все, больше я не сделаю ни шагу, проходило немного времени, и я снова поднималась, очищала себя от обломков прошлой жизни и продолжала жить дальше. Более того, не просто продолжала, а искала пути подняться вверх. Сейчас я находилась на плаву. У меня были документы, работа, место для жизни и даже небольшие сбережения. Клятва, чем бы она ни была и как бы она ни действовала на нас, работала. Даже когда я была против.

Попробовать найти своих в этом мире? Эта идея приходила мне в голову не в первый раз. Помню, года два назад в библиотеке я изобразила крайнюю растерянность и сказала, что мне нужны книги по истории народа, у которого нет своей родины, которых всюду подстерегают враги, который вынуждены скитаться по всей земле. Меня отправили в отделы иудаизма, антисемитизма и истории Израиля. Вдоволь налюбовавшись чернобровыми носатыми лицами, я признала, что ошиблась. Наш народ не имеет ничего общего с евреями. Зато я просветилась по поводу местных мировых религий, и это было очень полезное знание. Итак, можно попробовать найти своих. Но неизвестно, как это делать. И есть ли они в этом мире.

Продолжать двигаться дальше? Но куда? В чем смысл моей жизни? Я не знала. Сейчас не знала. Но кажется, в прошлой жизни ответ мне был известен. А вот прямо сейчас мне нужно наконец выбраться из-под одеяла, добежать до душа и отправиться на работу. Завтракать придется уже где-то по пути, потому что время, отведенное на завтрак, я посвятила планам на будущее. Полезное дело, но на него можно потратить не то