Атаман - Алексей Викторович Вязовский

интересом загомонили, мои парни весело заржали, я повернулся к строю. И понял, что сержант все-таки смог встать второй раз. Ну-ка, чем он теперь меня порадует? «Лайм» ничего лучше не придумал, как выставить вперед свое копье и вместо «спасибо» угрожающе сделать выпад.

Хрясь!

Кто-то из новобранцев, стоя сбоку и увидев оружие, направленное на, как он посчитал, защитника горской чести, выхватил свой кукри и резким ударом перерубил древко командирского «гарпуна». «Сержант» потерял дар речи и, пошатываясь словно пьяный, закрутил в руках обломок.

— Это же был мой спонтон! — вырвался из его уст горестный возглас.

Гуркхи покатились от хохота. Вот натурально — многие так смеялись, что попадали на землю от смеха. Не было мне печали! Но концерт с англичанином нужно как-то заканчивать.

— Паша! — окликнул я Зарубаева, самого сметливого из урус-сардаров, с кем еще в Хиве через подземный ход шли в неизвестность. — Товарищ не понял, требуется дополнительная порция отеческого внушения! Но без членовредительства!

Павло-Хамза хохотнул на «товарища» и деловито отозвался:

— Сей секунд, вашбродь!

Англичанин пялил на нас свои зенки, словно решил выиграть конкурс по пучеглазию — любят бритты всякие соревнования, этого у них не отнимешь.

— Вы кто такие??? — сдавленно прохрипел он.

— We are Russians! — радостно просветил его, чуть не брякнув: «мальчик, водочки, нам принеси».

— Ааааа… — заверещал «сержант» не то от избытка чувств, не от того, что ему стало больно — очень больно, ибо Паша приступил к воспитательному процессу.

— Ты! — поманил я пальцем гуркха, так ловко располовиневшего спонтон нагла.

Рекрут набычился, необоснованно предчувствуя неприятности.

На мое счастье, махараджа выделил мне переводчика — трясущегося от страха пухляша с очень темной кожей, откликавшегося на имя Курух.

— Толмач, скажи храброму воину, что я назначаю его командиром… эээ… роты?… отряда?… Короче, назначаю командиром. Пусть идет сюда — совет держать будем.

Маленький горец несмело (!) приблизился, сообщил мне, что его зовут Рана (как по мне, не лучшее имя для бойца), получил от меня серебряную монету, тут же растаял, и пошла наконец-то нормальная работа по налаживанию связей с туземным воинским контингентом. «Контингент», кстати, пребывал на грани косоглазия, пытаясь одновременно присматривать за воспитанием нагла и не упустить нюансов наших переговоров.

— Скажи-ка мне, Рана, вы хотите поразить махараджу Ранджита своими воинскими навыками?

— Очень хотим, сердар-сахиб! Нам обещали пять рупий в месяц — дураком надо быть, чтобы упустить такие деньжищи!

Я пока слабо соображал местные финансовые расклады, но даже мне было понятно, что речь шла о копейках — мне-то было обещано столько, что можно три с половиной года за эти деньги оплачивать услуги наемников-горцев. Но вида я не подал и продолжил расспросы.

— Вы готовы подчиняться моим приказам и делать все, что я скажу?

— Готовы так, как ты не можешь себе представить, сердар-сахиб, но есть три условия.

Я поощрительно улыбнулся.

Рана, простая душа, просиял и тут же начал рассказывать:

— Нельзя на нас поднимать руку и оскорблять. Нельзя трогать голову. И нельзя нас… смешить!

Это было неожиданно и… забавно? Неужели смешливость, как национальная черта, может побороть воинственность?

— Напрасно, руси-сахиб, вы удивляетесь, — шепнул мне Курух. — Инглез-сарджан вопил из-за того, что гуркхи увидели, как верблюд залез на верблюдицу, и отчего-то горцев это так рассмешило, что они полностью вышли из повиновения.

— Да? Значит, будем обходить кругами места случек верблюдов! — рассмеялся я.

Рана уже смотрел на меня влюбленными глазами после перевода моих слов Курухом.

— Ступин! Иван Григорьевич! — приступил я к выполнению командирских обязанностей. — Вот тебе Рана, толковый парень! Вот тебе Курух-драгоман! Приказываю! Разбить всю эту банду на пять рот примерно по сотне человек в каждой. Роты поделить на отделения по двадцать человек. В каждую назначить командиров. Ну а далее ты сам знаешь…

— Эээ… — растерялся старый урус-сардар.

— Не «эээ», — передразнил я, — а рекрутская школа!

— Вашбродь! — заменжевался Ступин. — Нас же, когда были рекрутами молодыми, лупцевали как сидорову козу!

— Григорич! Оглянись вокруг! Что видишь? Живут в мечети вместо казармы, у каждого за поясом нож, которым голову можно волу срубить. Давай как-нибудь дипломатично, лаской… Если нарушают устав — штрафуй. Вычтем из оплаты. Для них это будет смерти подобно. А я пойду с англичанином потолкую. Сдается мне, он засланный казачок!

Как оказалось, ошибся. Стрелок Блант из 33-го полка оказался натуральным перебежчиком, о чем он мне сообщил, испуская последнее дыхание. Ну, перестарался я — с кем не бывает!

* * *

— Кафар хуну Бханда мурну рамро!

«Лучше умереть, чем жить как трус!» — орали мои «малыши», весело дергая вверх ногами под треугольными темно-синими знаменами с сикхской символикой. Они внесли некий горский шик в маршировку — к ярости Ступина, который ничего с этим поделать так и не смог.

— Джаи Махакали, айо горкхали!

«Славься Великая Кали, идут гуркхи!» — надрывались ротные-субедары, размахивая длинными тальварами — вверх-вниз, вверх-вниз… Рана, Гхале, Тхапа, Рамбахадур и Буарагон, мои любимчики, мои глаза, уши и хвост, и ваши помощники-джамадари — без вас у меня ничего бы не вышло.

— Махакали и атаман! — весело отвечали им марширующие гуркхи-солдаты, легко, как выяснилось, таскающие часами груз в треть своего веса и любящие приказы.

Кричалка! Они славили Кали, богиню смерти, и меня, их субедара, атамана или еще не пойми кого. Превратили меня в божество…

Если бы не их выбранные командиры, хрен бы я за месяц с небольшим смог бы превратить банду горцев в подобие батальона, отвечавшего моим хотелкам, или, как мечталось Ранджиту, в полк — в гуркха кампу. Знамена, барабаны, кричалки, марш с ружьями на плече — наш «Петр Алексеевич» Сингх был в восторге. На его глазах формировалась армия нового строя, и уже парочка сводных батальонов из местных несикхского происхождения почти готова — набор вот-вот должен был завершиться. Наш пример оказался заразителен.

«Джаи Махакали!» Да, мои чертенята поклонялись богине Кали и даже меня ей посвятили. Вкопали столб посредине двора мечети-казармы, слегка его надрубили у самой земли, притащили тощего, ростом с большую собаку вола, снесли ему башку — Рана постарался одним ударом — и измазали мне все лицо кровью. Я теперь любимец богини смерти, от моего чиха разбегаются тигры, все женщины трепещут, меня вожделея, а враги, как суслики, прячутся в норы… Короче, я крут, как вареное яйцо, тем более что