Снежный путь - Роман Ваалгин

— Так это по-твоему выходит, — хитро прищурился Старик, — что всех этих… извращенцев-то… нужно, как при Иосифе Сталине и при Гитлере… того…

— Я этого не говорил. Психи — они тоже разные бывают. Бывают тихие и спокойные, с которыми вполне можно жить рядом, общаться и даже иметь дела в определённой мере. А бывают буйные, которых просто ради элементарной безопасности окружающих и общественного спокойствия нужно запирать в комнате с мягкими обоями и замком снаружи. Если тот самый извращенец что-то там делает сам по себе, то мне без разницы — для чего он там свою задницу приспособил. Но если он всячески свою извращённость демонстрирует и заявляет, что это нормально — его нужно закрывать. Человек, который выпячивает своё уродство и надрывается, что так и должно быть, что это нормально — не просто псих, а псих чистейший. А за целенаправленную пропаганду — вообще нужно язык отрезать. И руки отрубать, чтоб не семафорил.

— Однако. — Старик покачал головой. — А ты слышал такое выражение, как «латентная педерастия»?

— Отчего-ж не слышать. Слышал. Только вот о любви к женщинам я говорю гораздо чаще, а гетеросексуальность моя — далеко не латентная. — Охотник ухмыльнулся. — Так что блажишь, старый. Эту претензию, как я понимаю, гомики же и придумали. Чтобы рта никто не открывал. Вкупе с таким термином, как «гомофобия». Фобия — это боязнь. А кто их боялся? Презирали бывало, особо-то выразительных… Эдаких манерно-жеманных, но что касается боязни…

— Выкрутился никак?

— А ты чего хотел?

— А про педофилов-то чего загнул?

— Но я же не сказал, что это нормально. Ты заставил меня из двух зол выбрать меньшее, я и выбрал на своё усмотрение. Чего тебе ещё надо?

— Чтобы ты заснул и набирался сил. А я бы ещё почитал. Но тебе ж скучно, тебе неймётся…

— Да ладно, посплю я ещё. Да и чего-то сам притомился. Забавный ты старикан, но утомительный.

— Вот и дрыхни.

Глава 3. Долгие вечера (день второй)

Когда Охотник открыл глаза в следующий раз, он обнаружил, что Псы отсыпаются рядом с ним. Поллукс — с одной стороны, Немезида — с другой. И поохотились они славно — задние лапы они старательно отклячили, чтобы те не давили на раздувшиеся животы.

Он повернул голову и увидел Хаима с Сарой. На удивление чистых и ухоженных. Сара, так та вообще с чистым лицом и аккуратной причёской оказалась выше всяких похвал. Настолько выше, что Охотник понял — в случае, если она хотя бы двусмысленно выразит ему свою благосклонность, он окажется порочным настолько, что о благородстве по отношению к кому-либо и не вспомнит. Разумеется, придумает себе кучу всяких обоснований и оправданий, но факт такой.

Хаим и Сара занимались разделкой некой мохнатой тушки. Сара заметила, что Охотник проснулся и спросила:

— Есть будешь?

— Не умер от ран, но уже загибаюсь с голоду. — С улыбкой ответил он. Она улыбнулась в ответ.

— Рад твоему возвращению. — Подал голос и Хаим.

— Спасибо.

А Старик сидел всё там же и всё читал. Но книга была явно уже другая — потолще, поосновательней.

— Дочитал Кафку-то? — Спросил Охотник.

— Ага. — Старик повернулся в его сторону.

— Чем сейчас замшелые мозги тренируешь?

— «Mein Kampf» Адика Шикльгруберова.

— Ну ты и книжки выбираешь, деда.

— А что тебе опять не то?

— Да ничего, читай что хочешь. Если тебе нравится графомания — твоё право. Если тебе довеском нравится и демагогия — то бог в помощь.

— Нет, вы только посмотрите на него! — Деланно возмутился Старик.

— А что, не демагогия?

— Дык… так-то оно так… — Старик почесал голову, — Но много и интересных рассуждений. Злобы много, конечно, но встречаются и ничего так моменты. Особо интересные в свете того, что некий гражданин не так давно тоже приходил к определённым выводам на основе собственных познаний и некоторые логические цепочки бодро шил суровой ниткой…

— Вот встать бы сейчас, взять тебя за шиворот, да встряхнуть хорошенько…

— Вот я и говорю, — Согласно кивнул Старик, — злобы много.

Теперь смеялся Охотник.

— Поймал, старый, поймал. А что у тебя за интерес такой к делам давно минувших дней, тем более, не самым удачным.

— Ты про это что ли? — Старик взмахнул книгой.

— Ага. Про это.

— Да вот интересно мне… Читаю и никак понять не могу, как целый народ, тем более типа такой трезвомыслящий и практичный, как немцы, мог увлечься такой вот… — он снова потряс книгой, — идеологией.

— А что тут понимать? — Ответил Охотник. — Униженный по итогам первой мировой народ, по Версальскому мирному договору обложенный контрибуциями и лицемерными требованиями… Страшный экономический спад, неуверенность в завтрашнем дне… И тут появляется человек, который говорит: всё фигня! Вы — избранный народ! Арийцы! А виноваты во всем — евреи, цыгане и славянские унтерменши! Давайте Drang nach Osten, покажем гадам, кто в конторе самый главный и установится у нас безмерный ништяк по имени Третий Рейх. Опля! И народ, которому думать уже ни о чём не надо, и, которому уже нашли виноватых, для начала устраивает еврейские погромы, а потом, разжившись правдами и неправдами кредитами от той же американской Стандард Рокфеллер Ойл и других «друзей до гроба», включая и Советскую Россию, развивает успех при поддержке тяжёлой артиллерии, линкоров и штурмовой авиации.

— Да это-то понятно. Но непонятно — как. Как они могли поверить во всю эту мишуру?

— Да очень просто. Им дали идею. И, пусть даже со всеми недостатками, — Великую Идею. А чем красивей сказка — тем охотней в неё верят. Особенно, если тебе предоставляется шанс самому поучаствовать в этой сказке, приобщиться величия. Когда даже прикручиваемая к станку гайка приобретает глубокий сакральный смысл. Это многого стоит.

— Да ты никак симпатизируешь?

— А почему нет? Но даже не этой Идее и уж тем более не результату её реализации. А тому, что Третий Рейх, он, как и СССР, — шедевральный в своём роде. И там и там, по сути дела кучка авантюристов, прекрасно поняла, что управляя толпой — ты управляешь миром. Мало того, поняла и то, что толпа — как маленький ребёнок, хоть и очень большой — пообещай конфетку и вся эта масса пойдёт за тобой, и всю эту массу можно отправлять двигать горы. А заодно поняли и то — что обещать и как обещать: то, что ждалось и чаялось, и как можно проще, чтобы понял даже самый тупой. Это было не ново, взять хотя