Куда приводят коты - Олег Фомин

Собачка воплотила-таки свою мечту – перепрыгнула коробку передач и с воинственным лаем полезла знакомиться, а салон резко захлестнуло светом из раскрывшейся позади меня двери, я инстинктивно подпрыгнул прочь от гипотетической мохнатой угрозы (хотя угроза там – одно название) и оказался на руках у женщины.

– А, вот оно, привидение! – прочирикала Наталья.

Пальцы тут же принялись гладить, и я сомлел.

Это помешало осознать сразу, что я не исчез. А ведь должен был прыгнуть не в женские руки, а в перемир! То есть, находка в виде кота бурманской породы у себя в машине Наталью ни капли не удивила. Интересно, как она смогла себе это объяснить?

Об этом я думал, пока разглядывал на ее шее золотой кулон в виде рукописной заглавной «Н». Пока пытался определить, какого цвета у Натальи глаза…

– Ты перемирский, что ли? – спросила она.

У меня отвисла челюсть.

Наверное, выражение моей морды то еще, женщина рассмеялась.

«Да», – хотел ответить я.

Но получилось:

– Мяу!

Тогда пришлось кивнуть.

– Еще один! – смеется Наталья. – Все с тобой ясно, дружочек! Ну, айда ко мне в сад, коли явился, гостем будешь…

Пока я крутил головой, оглядывая синий «Хендай Солярис», на котором мы приехали, а затем и дачный поселок вокруг, женщина пронесла меня через калитку в заборе. Ася заливается лаем и, как мячик, пружинит рядом, виляя хвостом с частотой пропеллера. А я обнюхиваю волосы женщины.

– Что, пахну плюшками-ватрушками? – говорит она весело. – Ну, так я в пекарне заведующей работаю, никуда не денешься!

Мы оказались в саду.

Наталья опустила меня на ветку ближайшей яблони, руки подхватили и прижали к груди неугомонную собачку.

– Можешь гулять по саду, а мы с Асенькой пойдем в домик. Да, Асенька? Пошли, моя хорошая…

Провожая взглядом до крыльца, думаю о том, кто она. Выходит, ей известно о перемире, но разговаривать с ней я не могу…

Наталья с собачкой скрылись за дверью, а мне вспомнилась беседа с Карри в колокольне. Под куполом башни готического собора она поведала, что в обычном мире есть тени. Так называют людей, которые посвящены в тайну перемира, но превращаться в животных и совершать прыжки сквозь него они не способны. Тени могут быть лишь свидетелями некоторых чудес, в меру легкости своего восприятия. Но дальше этого перемир их не пускает.

– Скучал без меня? – раздался голос Хелены.

Я вздрогнул, голова рефлекторно завертелась, но вокруг, конечно же, никого. Наверное, невидимая кошка сидит на одной из соседних веток.

– Как там Карри? – спросил я.

– Пьет шампанское и играет в гольф на корпоративе какой-то фирмы. Под видом чьей-то родственницы. А Раскат бродит среди тамошних толстосумов и подслушивает секреты. А ты, я смотрю, созерцаешь природу? Да, у вас с Раскатом более чем разные представления о развлечениях…

– Просто сейчас не тянет на бурное веселье.

– Бывает… А чей это сад?

Я рассказал про Наталью. Хелена не удивилась, отец говорил ей о тенях, но видеть тень воочию дочери Леона пока не доводилось. Потом мы гуляли по саду, и вскоре Хелена, дабы растормошить взгрустнувшего меня, затеяла игру в догонялки. Я носился за кошкой-невидимкой, вычисляя по неестественному колыханию травы и веток, а иногда ее выдавал тихий смех. Весьма заразительный, надо признать. В итоге, Хелене удалось поднять мне настроение, а результатом нашей кипучей деятельности стали опавшие с деревьев яблоки и груши.

И вот мы снова мирно бродим.

– Слушай, Риф, – осторожно заговорила Хелена, – все хотела спросить… Когда мы были в гостях у той дамы в поезде, ты проговорился о матери… Это правда? Ну, что она… она…

– Пила и водила мужиков, когда я был еще мелкий? – закончил я. – Правда. Если бы не дедушка, к которому я сбегал, наверное, из меня тоже вырос бы алкаш, наркоман и все в таком роде. Но дедушкин дом был островком спокойствия. Дайменом, где я мог быть лучшей версий себя. А когда дедушка умер, дом унаследовала мать. Продала по дешевке, а деньги быстро промотала. Но мои воспоминания о времени, проведенном с дедом, промотать не могла. На том и держался.

Уйдя в дебри прошлого, я не заметил, что Хелена стала видимой и теперь идет рядышком, ажурное стекло скафандра касается моей шерсти. Струйка пара из челюстей волшебной кошки изобразила вздох.

– У тебя хотя бы была отдушина, – говорит она, – а вот мне сбегать было не к кому. Мои детские воспоминания сплошь из криков, подзатыльников, синяков, разбитой посуды… А потом школа, считай, второй фронт, и началась вообще лютая жесть. С одной войны на другую. Все было таким привычным, я даже не знала, что бывает иначе. Ну, в теории знала, на примере одноклассников, но знать и ощущать – вещи разные. Трэш был для меня такой нормой, что, когда мама разбилась в аварии, и меня должны были отдать в детский дом, я ревела, думая, что все, жизнь кончена. А на самом деле… кто знает, может, в детдоме было бы спокойнее…

Мы зашли под тень вишневого дерева, бирюзовый пар внутри Хелены, а также узоры на стеклянном теле засияли изумительным светом.

– Да, тяжко тебе пришлось, – вздохнул я. Затем продолжил: – С другой стороны, ты никогда не знала иной жизни, сравнивать было не с чем, казалось, все нормально, так и должно быть. А вот моя мать, что обидно, первое время была образцовой. Заботилась, лечила, играла со мной, покупала одежду, сладости, не пила, дома были чистота и порядок… Самый светлый период моей человеческой жизни! Лет до пяти. А потом… как подменили. В холодильнике начали появляться бутылки со спиртным, в квартире – посторонние мужчины. Я начал привыкать к запаху алкоголя и сигарет. Любовь сменилась руганью, побоями. Я не понимал, что происходит, думал, это временно, скоро все наладится, будет, как прежде, ведь я помню маму совсем другой! Но как прежде не становилось. Становилось хуже. И чем дальше заходило, тем сильнее съедала тоска по той маме, из прошлого… Но между «той» и настоящей разница была уже такова, что я начал сомневаться, была ли вообще «та» мама. Были ли те счастливые первые годы на самом деле? Или я все выдумал? Иногда думаю, лучше б не было… Тогда не страдал бы от желания и невозможности все вернуть.

От всех этих мыслей захотелось лечь, уткнуться в собственный бок и