Внедроман. Полная версия - Алексей Небоходов

кому удалось побывать на просмотре, небрежно бросал в курилке Министерства лёгкой промышленности или на партсобрании: «Товарищи, вы уже видели новый фильм про Ипполита?». За этим неизменно следовало многозначительное молчание, полное зависти тех, кто ещё не успел «приобщиться».

Тем временем на Западе советское подпольное порно мгновенно превратилось в сенсацию, особенно после того, как кассеты попали к известным кинокритикам. Картинки сурового советского быта, неожиданно слившиеся с эротикой, вызвали сначала шок, затем смех, а после – настоящий ажиотаж. «Раша-порно» несло привкус неожиданного абсурда, сочетая похоть и юмор так, как это прежде никому не удавалось.

Советская эротика стала самым дорогим товаром на международном рынке для взрослых и быстро обрела множество подражаний. Михаил выпустил пресс-релиз с ехидным названием «Не гоните подделки, товарищи капиталисты!», чем вызвал истерику среди западных продюсеров и увеличил популярность своего бренда.

Светлана Бармалейкина, ещё недавно стеснявшаяся своей роли, неожиданно получила номинацию на престижную западную премию «Лучшая женская роль в эротической комедии». Узнав об этом, она нервно рассмеялась, едва не пролив чашку с цикорием. Теперь ей ежедневно приносили письма от поклонников, требующих автографы, фотографии и даже встречи в ленинградских гостиницах.

Сергей Петров шутливо называл её «королевой советского либидо». Бармалейкина лишь вздыхала и отмахивалась, вспоминая дни, когда мечтала о серьёзной театральной карьере. Зато сестра Светланы, продавщица в «Елисеевском», была довольна:

– Светка, ты почти народная артистка СССР, только для Запада!

Конотопов уже планировал следующий проект. Сергей с хитрым прищуром предложил переснять «Москва слезам не верит», но Михаил мгновенно осадил его:

– Сергей, если тронем это, нас посадят. Даже КГБ не спасёт.

Все рассмеялись, хотя понимали: шутка балансирует на грани реальности.

На очередной встрече в квартире Михаила собрались Ольга, Алексей, Катя, Елена и неожиданно примкнувшая к ним Светлана Бармалейкина. На столе дымилась кастрюля с гречкой, остывал чайник, а на подоконнике толпились банки с вареньем и пачки сигарет без фильтра.

Светлана, в джемпере с оленями, слегка потерянная среди новых лиц, держала кружку с надписью «ВДНХ-77». Алексей, прихлёбывая чай, усмехнулся поверх очков:

– Света, у нас сниматься – это тебе не в комедиях заигрывать. Здесь либидо, страсть и камера без права на второй дубль.

Светлана фыркнула без обиды. Её глаза вспыхнули тем огнём, который Михаил ценил в актрисах: смесью задора, упрямства и едва заметной паники.

– Я, между прочим, в театре Чехова играла «Чайку».

– Вот и полетишь, – улыбнулась Катя, – только без одежды и под марш «Прощание славянки».

Ольга прикрыла улыбку ладонью. Елена, делавшая пометки в блокноте, тихо заметила:

– Мы снимаем не просто сцены. Мы создаём код времени: гротеск, страсть, аллюзии.

– И немного сисек, – насмешливо добавил Алексей.

Последние майские дни пахли в Москве почти по-летнему. Вечерний город, недавно умытый дождём, словно облегчённо вздохнул после долгой зимы, наслаждаясь редкой тишиной. Воздух был пропитан ароматами влажной листвы и сирени, и ещё чем-то едва уловимым – запахом перемен, тепла и ещё нерождённых надежд.

Алексей шёл рядом со Светланой Бармалейкиной, осторожно поглядывая на неё – с восторгом и робостью одновременно. Было непросто поверить, что рядом идёт женщина, улыбку которой знала вся страна. Улыбка, где ирония, лукавство и лёгкая грусть слились в неразделимом единстве.

Они никуда не торопились, словно сговорившись продлить этот вечер, не растерять его в словах и случайных встречах. Каждый шаг гулко отдавался в тишине, отбивая ритм негромкого разговора.

Светлана была задумчива и говорила медленно, тщательно подбирая слова, будто боясь ненароком расплескать накопленную за годы боль. Неожиданно она начала рассказывать свою историю – простую и невероятную одновременно, словно из советского кино, но никак не ожидаемую в реальности.

– Знаешь, Лёш, в кино я попала случайно, – начала Светлана, поправляя воротник плаща. – Моей судьбой должна была стать гимнастика, цирковое училище. В восемнадцать я уже летала под куполом цирка.

Алексей кивнул, легко представив её в сиянии прожекторов, улыбчивую и грациозную. Однако образ совершенно не вязался с глубоким оттенком грусти, звучавшим в её голосе.

– Полные залы, аплодисменты, гастроли… Но всегда чего-то не хватало. Будто жизнь шла в стороне, а я смотрела на неё сверху. Потом один режиссёр пригласил меня в кино, и вдруг – роли, слава. Меня стали узнавать, но счастья это не добавило. Слава – это пустота, Лёша. Снаружи шумно, а внутри тихо.

– Тихо? – переспросил Алексей осторожно.

– Именно. Тогда появился муж – красивый, обаятельный и ужасно пьющий. Я прощала, думала, пройдёт. Не прошло. Ушла от него, осталась одна, и вдруг поняла, что одиночество – мой друг. Мне понравилось быть одной, в тишине своей квартиры, среди своих мыслей.

Алексей посмотрел на неё внимательно, пытаясь понять эту сложную женщину. Светлана словно открывала ему дверь в мир, куда обычно никого не пускала, и это вызывало у него одновременно страх и восторг.

– И кино не спасло от одиночества? – тихо спросил он.

– Нет, – грустно улыбнулась Светлана. – Я всегда чувствовала себя чужой в чужих ролях. Но в проекте Михаила всё стало иначе, я поняла себя заново. Даже эта сцена группового секса… Это было безумие, Лёш, первобытное, плотское. Я не играла, я жила. В тот миг исчезли стыд, контуры, камера – всё стало единым пульсирующим дыханием. Я чувствовала каждое прикосновение, как оно проходит в самую глубину, куда никого прежде не пускала. Это была пугающая правда.

Когда тела сплелись, дыхание стало единым, я перестала быть собой – гимнасткой, актрисой, одиночкой. Я стала частью стихии. Мне казалось, что я слышу, как за спиной шумит кровь, как пульс бьётся в висках. Этот зов был невозможно объяснить или подавить. И в этом безумии я сорвалась, но не от внешнего толчка – изнутри, из самого сердца. Это было не просто оргазмом – это был крик, вопль освобождения. Я наконец-то почувствовала себя живой, настоящей.

Позже, когда всё закончилось и я лежала среди вспотевших тел, не испытывала ни вины, ни смущения, только покой и внутреннюю правду. Я вышла оттуда другой. Поняла, что могу быть разной и не бояться себя.

Алексей негромко, восхищённо засмеялся:

– Света, ты была великолепна.

– Правда? – остановилась Светлана, вызывающе глядя в его глаза. – Но это же совсем не вяжется с моей личностью. Я одиночка, интроверт, чужое общество мне не нужно.

Алексей тихо произнёс с лёгкой иронией:

– Даже моё?

Они подошли к её старому дому, окружённому цветущими каштанами и сиренью. Светлана остановилась, улыбнувшись той самой лукавой, знаменитой улыбкой.

– Твоё, Лёш, нужно. Очень.

Она мягко взяла его за руку и уверенно повела к подъезду. Он, почти потеряв дар речи от нахлынувших чувств, послушно