Шестая книга судьбы - Олег Курылев

— А мы возьмем с собой Клауса?

— Какого Клауса? — нарочно не понял Мартин. — Ах, Кла-а-а-уса… Ну, не знаю, не знаю. Помнится, у тебя был еще и Петер. А до Петера этот, помнишь, такой толстый мальчишка из соседнего двора. Давай уж всех тогда соберем…

— Ну, Мартин! Перестань. Мы возьмем Клауса и Мари. Представляешь, какая будет компания!

Возможно, они еще верили в то, что говорили тогда, в январе сорок третьего года.

Эрна вздохнула и продолжила рассматривать награды. Вот Германский крест в золоте. Она взяла в руки восьмиугольную перистую звезду с огромной черной свастикой в середине. Свастика была на всех наградах и значках, но не в таком кричащем виде. Эта безвкусица могла бы быть партийной наградой, но никак не боевым орденом.

И, наконец, «Остмедаль», или, как ее называли, «мороженое мясо». Каска, граната, орел с вездесущим хакенкройцером. Все, кто воевал на Восточном фронте, получали этот «шедевр» на красной ленте, разработанный каким-то эсэсовским унтер-офицером.

Во время своего последнего приезда домой Мартин не любил рассказывать о России. Возможно, он видел там такое, о чем не хотел вспоминать. Эрна несколько раз спрашивала брата, но он отвечал односложно и сразу старался сменить тему разговора. Только однажды он проговорился:

— Если мы проиграем войну, Эрна, и русские придут сюда, боюсь, многие немцы пожалеют, что еще живы.

— Мартин, ты меня пугаешь! Они что, такие кровожадные?

— Просто им будет за что мстить.

* * *

Пятнадцатого января в полицейские участки Мюнхена стали поступать сообщения о том, что в разных частях города появились антиправительственные листовки. Всего в тот день их было обнаружено три штуки. Большие листы хорошей бумаги размером 20х30 см с короткими текстами, выполненными большими печатными буквами с легким наклоном:

«ФЮРЕР, ВЫ НЕ РАЗ ГОВОРИЛИ, ЧТО ГОТОВЫ ЗА ГЕРМАНИЮ ОТДАТЬ СВОЮ ЖИЗНЬ. ВАМ НЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО УЖЕ ДАВНО НАСТАЛ ЭТОТ МОМЕНТ? НЕУЖЕЛИ ВАМ ЕЩЕ НЕ ПРИШЛО В ГОЛОВУ, ЧТО ВАША СМЕРТЬ — ЭТО ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫХОД И СПАСЕНИЕ ДЛЯ ВСЕХ НАС, ТЕХ, КТО ЕЩЕ ОСТАЛСЯ? ВЫПОЛНИТЕ ЖЕ НАКОНЕЦ СВОЕ ОБЕЩАНИЕ!»

Две такие листовки были прикреплены кнопками к доскам объявлений, одна — наклеена на круглый фонарный столб.

Учитывая приближающийся День рейха, полиция и гестапо мгновенно отреагировали на случившееся. Весь город был взят под усиленное наблюдение. Вспомнили о «Белой розе», однако ни по стилю, ни по количеству прокламаций какая-либо связь с нею не просматривалась. Через день появились еще три точно такие же листовки, Все говорило о том, что это дело рук одиночки. Анализ текстов и графологическая экспертиза наводили на предположение, что автором прокламаций является либо женщина, либо подросток.

Слух о листовках быстро распространялся. Достаточно было одного короткого взгляда, брошенного на них издали, чтобы сразу схватить и понять смысл написанного. Многие прохожие, увидев листовку, не только не спешили ее сорвать, но даже не звонили куда нужно. Одни полагали, что лучше не связываться, другие считали, что и кроме них есть кому сообщить властям, третьи… Третьи испытывали смешанное чувство злорадства и благодарности и, отойдя подальше, наблюдали за реакцией остальных.

Листовки продолжали появляться строго через день. Их наклеивали рано утром или ночью. Наполненный сарказмом и издевкой текст оставался неизменным. Он словно эхо звучал то в одном, то в другом уголке Мюнхена. В гестапо пришли к двум выводам: первое — это делает тот, кто ходит ночью или рано утром на работу или возвращается с работы домой; второе — он (или она) работает через сутки.

Поскольку полицейских оставалось все меньше и меньше, им была дана команда прежде всего следить за досками объявлений в темное время суток. Следить издали, чтобы не спугнуть злоумышленника. В гестапо понимали, что вопрос его поимки — вопрос времени. Но времени, как и полицейских, оставалось все меньше. Кто-то уже донес обо всем этом в Берлин, и оттуда поступил категорический приказ: прекратить безобразие в кратчайший срок.

* * *

Профессор готовил на кухне завтрак и ждал дочь с суточного загородного дежурства. Он уже беспокоился, что ее долго нет, Телефон не работал. Связаться с Эрной на службе невозможно. Правда, прошедшие день и ночь были тихими, обошлось даже без сирен, и все же его терзали смутные предчувствия.

Он услыхал шум подъехавшего автомобиля, потом хлопок парадной двери. Наконец-то! В дверь позвонили, затем раздался настойчивый стук. Профессор чуть не бегом бросился открывать.

— Ну, я же говорил, что мы еще увидимся! — сказал какой-то красноносый тип, вваливаясь в прихожую. Следом за ним вошли еще четыре человека.

— Что случилось? Кто вы?

— Гестапо.

Красноносый снял пальто, меховую шапку, кашне, достал расческу и перед зеркалом стал зачесывать назад редкие белесые волосы. Он был чем-то очень доволен. Настолько доволен, что едва сдерживал радость. Другие тоже поснимали верхнюю одежду и, — не обращая на профессора ни малейшего внимания, деловито прошли в комнаты.

— Начинайте, — крикнул им тот, что стоял у зеркала. Он дунул на расческу, спрятал ее в карман пиджака, поправил галстук и повернулся. — Ну, господин профессор, вы меня, конечно, не помните. А я вас не забыл. Где мы можем побеседовать?

— Что с моей дочерью? Где она?

— Ваша дочь у нас. Меня зовут Цахнер. Гауптштурмфюрер СС Цахнер. Вы — профессор Готфрид Вангер, а ваша дочь Эрна, если не ошибаюсь, Элеонора и тоже Вангер. Все верно?

— Что с ней, черт возьми? Вы можете мне сказать?

— Да ничего. — Цахнер, видя, что хозяин квартиры не двигается с места, сам взял его под локоть и повел в гостиную. — Ничего, если не считать, что она арестована.

Он втолкнул профессора в кресло, а сам, придвинув стул, сел рядом.

— Арестована? За что?

— Рудольф! — громко крикнул гестаповец, не сводя глаз с хозяина квартиры.

Вошел один из агентов.

— Покажи.

Тот вынул из кармана сложенный вчетверо большой лист бумаги и развернул. Листок был изрядно помят и даже надорван. Было видно, что потом его тщательно разгладили. Цахнер забрал листок и, не выпуская из рук, показал Вангеру.

— Вот за это самое.

«ФЮРЕР, ВЫ НЕ РАЗ ГОВОРИЛИ…»

Профессор все понял. Его лекции отменили, но он несколько раз после похорон жены заезжал в университет и слышал от кого-то о появлении в Мюнхене прокламаций. А до этого, дней десять назад, Эрна спрашивала его про тушь. Он даже видел, как она унесла к себе найденный в комнате Мартина старый флакон. Буквы выведены пером, одним из тех, которые тоже вполне могли отыскаться в комнате сына. Присмотревшись, он узнал и бумагу — такая стопка лежала у него в кабинете в верхнем ящике стола.

— Вашу дочь задержали сегодня рано утром при попытке наклеить это на доске объявлений на Максимилианштрассе. Вы наверняка знаете то место.