Однажды в июле - Максим Гарбузов

ставил под угрозу всех остальных, в некоторых округах он затмил своей известностью самого Билла Соммерса. Так что Патрику повезло дважды, что никто, кроме него самого, не знал о том, что он делал, когда оставался предоставленным самому себе.

Оливия стала бы новой жертвой Патрика, если бы не вмешался Ник. Она и не подозревала, что Патрик давно следит за ней, точнее, она иногда ловила на себе взгляд его стеклянных глаз, и этот взгляд вызывал у неё холодную дрожь, но она не могла и подозревать, что за всем этим скрывается. Не то чтобы Патрик считал её красивой, для него все женщины были примерно одинаковыми, по правде сказать, в его категории ценностей они были на одной ступени с собаками или кошками. Все они были объектами развлечения и не более того. Оливия для Патрика должна была стать всего лишь ещё одной в его длинном списке жертв. Она бы искренне удивилась, узнав, что на самом деле Патрик даже не злился на неё за то, что она ударила его. Она-то думала, что он хотел поквитаться с ней за её удар, а на самом деле Патрик давно ждал случая напасть на неё, и всё.

Патрик был опасен. Билл знал это, и Лоуренс знал это, но МакКинли не спрашивал их мнения на его счёт. Патрика, без сознания, с огромной гематомой на затылке, перенесли на второй этаж в служебные помещения, которые Блейк организовал для госпиталя. Патрика положили на кровать в комнате, где, кроме него и Билла, находящегося в коме, больше никого не было, и одну его руку, так, на всякий случай, приковали к кровати стальным браслетом. Когда МакКинли спросил, не нужно ли поставить рядом с Патриком охрану, Блейк только отмахнулся.

– Если он очнётся, он будет чувствовать себя так, будто его голову засунули в чугунный колокол, а потом со всей силы запустили по нему кувалдой, – сказал Блейк. – Без сомнений, он получил сотрясение мозга и не сможет какое-то время передвигаться без посторонней помощи. По крайней мере не сможет после пробуждения. Уверяю вас, что сегодня он ни для кого не представляет угрозы.

МакКинли послушал Блейка и согласился с ним, тем более тощий парень совсем не выглядел опасным. Но тем не менее внутреннее чутьё подсказало маршалу, что меры безопасности не бывают лишними, и именно поэтому он приказал приковать Патрика к кровати. А Патрик, пребывающий без сознания, даже не почувствовал этого. Он спал и видел чудесные сны. Он не слышал ни стонов шерифа Мейвезера, которому вытаскивали пулю из плеча, ни ругани Блейка. Он не слышал ни шума бури, ни грома. Но когда судья, Гарет, МакКинли и другие собрались в Блоке Д, Патрик открыл глаза.

Блейк сказал, что при пробуждении его головная боль будет адской, но Патрик ничего не чувствовал, кроме приятного подъёма и странной лёгкости во всём теле. Всю комнату заливал фантастический невероятный голубой свет и, повернув голову, Патрик увидел, что луна заглядывает к нему в окно. Возможно, его неожиданно хорошее самочувствие было связано именно с этим светом? Патрик не знал, почему он так подумал, но именно эта мысль казалась правильной. За окном гремел гром, и дождь заливал стекло, но Патрик даже не задумался над тем, как в такую погоду он может видеть столь яркую луну. Его это не волновало.

– Впусти меня, Патрик, – попросила луна за окном. – Впусти меня к себе.

Патрик был уверен, что спит, а во сне всегда так трудно пошевелиться, особенно когда ты это так хочешь. Но вопреки его уверенности, что не сможет даже колыхнуться, руки и ноги послушались его. Он сначала поднял одну руку, удивляясь тому, какая она лёгкая, потом сел и после этого уже спустил ноги с кровати. У Патрика возникло лёгкое неприятное сомнение в том, что он не спит и всё это происходит на самом деле, и эта мысль почему-то встревожила его, но он тут же её откинул. Свет луны заворожил его, он был настолько ослепительно прекрасен, что Патрик просто не мог отвести взгляд от него. И тем не менее этот свет луны пугал его.

– Впусти меня, Патрик, – пропела таким мелодичным, что ему позавидовали даже лучшие оперные певицы, голосом луна. – Впусти меня. Неужели ты не хочешь почувствовать сияние? Ты можешь купаться в этом сиянии, пить его, вдыхать. Это сияние всегда будет с тобой.

«Пугаться нечего, это всего лишь сон, – сказал себе Патрик и встал. – Сон или видение, помни об этом».

Он прошёл мимо пустующих кроватей, которые в свете луны казались призрачными, но не старыми, какими они были, а новыми, поблескивающими своим металлом. Патрик подошёл к окну и открыл его навстречу буре и луне. Сверкающий ослепительным лунным светом шар вплыл в комнату. Патрик затаив дыхание следил за ним.

Патрику казалось, что он слышал приглушённые голоса людей, прячущихся от урагана за стенами тюрьмы. Их голоса до этого напоминали ему рой пчёл, весёлый гул людей, занятых одной работой. Но сейчас этот гул стал тише, безрадостнее и грубее, всё веселье словно исчезло из их голосов, будто его смыло холодным дождём.

«Что-то грядёт. И они это знают».

Но Патрику больше не дали об этом подумать, великолепное сияние вытеснило все мысли из его головы. Возможно, если бы он поразмышлял, он бы понял, что смена тона разговоров (пусть и вымышленных, существующих лишь в его голове) была связана именно с появлением сверкающего шара внутри тюрьмы. Но Патрик и до травмы не был особенно сообразительным, а после сияние забрало все его мысли себе, оставив лишь восторг и бешеное желание подчиняться.

– Ну разве я не красива? – спросил луна. – Разве я не прекрасна?

– Прекрасна, – завороженно смотря на шар, проговорил Патрик. Ему хотелось сделать луне приятно, он хотел восхвалять её красоту, говорить, что ослепительнее её нет ничего во всей галактике. – Ты фантастически прекрасна.

Он потянулся к шару, но сверкающая поверхность вспыхнула, и Патрик с воплем боли отдёрнул руку.

– За что? – спросил он.

– Разве ты не должен заслужить право прикасаться к чему-то, столь прекрасному? – спросила луна.

– Должен, – закивал головой Патрик.

– Разве такие вещи даются просто так?

– Нет, нет.

– Их нужно заслужить. Сияние дорого стоит. Даже просто увидеть его, может лишь избранный, а прикосновение можно заработать только чем-то очень ценным и важным, как сама жизнь.

Шар посередине комнаты вспыхнул, и восторг, которого Патрик не испытывал никогда в жизни, экстазе великолепия и ужаса такой силы, что ни одна эмоция ни до, ни после не