Режиссёр из 45г - Сим Симович

Он подошёл к окну, распахнул его настежь. Тёплый июньский воздух ворвался в комнату, неся запах липы, свежескошенной травы и утренней Москвы. Володя глубоко вдохнул, потянулся к потолку, размял плечи.

Зарядка. Привычка, от которой он не собирался отказываться.

Он опустился на пол, начал с отжиманий. Раз, два, три... Считал про себя, чувствуя, как мышцы наливаются приятной тяжестью. Пятьдесят отжиманий, потом столько же приседаний, потом упражнения на пресс. Десять минут — и всё тело разогрето, готово к дню.

Володя умылся холодной водой из рукомойника в углу комнаты — брызнул себе в лицо, на шею, на грудь. Вода была ледяной, бодрящей. Он вытерся полотенцем, натянул старые тренировочные штаны и майку, вышел из комнаты.

В коридоре было тихо. Коммуналка ещё спала — даже Пётр Иванович, обычно ранняя птица, похрапывал за своей дверью. Володя на цыпочках прошёл к выходу, осторожно открыл дверь, спустился по лестнице.

Утренняя Москва встретила его прохладой. Солнце уже пригревало, но воздух ещё хранил ночную свежесть. Володя вышел во двор, потянулся ещё раз и побежал.

Лёгкой трусцой он пробежал по улице, свернул к парку. Бежал, не торопясь, наслаждаясь движением. Прохожих было мало — дворник подметал тротуар, старушка несла ведро с водой, рабочий на велосипеде ехал на завод. Володя кивал им, улыбался.

В парке пахло липой — деревья цвели, и сладкий, чуть дурманящий запах наполнял воздух. Володя пробежал круг по аллее, потом ещё один. Дышал ровно, глубоко, чувствуя, как лёгкие наполняются воздухом, как сердце стучит ровно и сильно.

Жить. Просто жить и радоваться этому.

Он вернулся домой через полчаса. В коммуналке уже просыпались — из кухни доносился запах каши, слышались голоса. Володя прошёл в свою комнату, переоделся в домашнее, вышел на кухню.

Анна Фёдоровна стояла у плиты, помешивая кашу в кастрюле. Увидев сына, улыбнулась:

— Бегал опять? Вот молодец. Здоровье беречь надо.

— Доброе утро, мам, — Володя поцеловал её в щёку. — Что на завтрак?

— Каша пшённая, на молоке. Клавдия молока принесла вчера, свежего. И хлеб есть, вчерашний, но ещё мягкий.

Володя сел за стол. Пётр Иванович уже сидел там, прихлёбывая чай из блюдца, читая газету. Увидев Володю, кивнул:

— Здорово, Владимир Игоревич. Как здоровьице?

— Хорошо, Пётр Иванович. Как сами?

— Да помаленьку, — старик отложил газету. — Вот пишут, что скоро карточки отменят. Говорят, к осени, может.

— Дай Бог, — Анна Фёдоровна поставила перед Володей тарелку с кашей. — Надоели эти карточки. Хочется в магазин прийти и просто купить, что надо.

Володя ел кашу, слушая их разговор. Обычное утро в обычной московской коммуналке. Но для него это было счастьем — сидеть за столом с матерью, с соседями, которые стали как семья, пить горячий чай, есть простую еду.

Пётр Иванович ушёл к себе. Клавдия пришла, затараторила что-то про очереди и дефицит. Володя допил чай, решил налить ещё. Потянулся к чайнику на плите и краем глаза заметил что-то на полке у окна.

Книга. Небольшая, в потёртом переплёте, засунутая между банкой с крупой и стопкой тарелок.

Володя достал её, стёр пыль ладонью. Томик стихов. На обложке вытертыми золотыми буквами: "Александр Блок. Стихотворения. 1912 год."

Он осторожно открыл книгу. Страницы пожелтели, пахли старой бумагой. На форзаце надпись чернилами: "Владимиру от отца. Январь 1935 года."

Сердце сжалось. Это отец подарил Володе — настоящему Володе, Владимиру Леманскому — десять лет назад. Когда тому было двадцать, когда он учился на режиссёра, писал наивные стихи, мечтал о кино.