Фантастика 2025-155 - Сергей Александрович Плотников

кого он имеет в виду: себя или Хозяйку. На мой вкус, бессмысленно говорить о далёком будущем, до которого ещё надо дожить. А как показала практика, всё может перевернуться с ног на голову ещё не один раз. Анубис понял моё настроение и сменил тему.

— Мне надо восстановить силы, — буркнул он с лёгкой просящей ноткой. — Я не смогу всё время быть рядом в зримом облике.

— Без проблем. Не думаю, что здесь много работы для тебя. Как тебя позвать, если понадобишься?

— Сам почувствую и приду.

— Годится, — я хлопнул его по плечу. — Рад, что ты живой, дружище.

— Я тоже, — Анубис показал клыки, — так гораздо лучше.

Он уже собирался уходить, когда я спросил:

— Почему ты вернулся ко мне, Анубис? Ты ведь мог уйти куда угодно и спрятаться от взгляда Хозяйки.

Анубис ответил не сразу, будто раздумывал над ответом.

— Ты единственный друг, — наконец сказал он. — Других не осталось.

Не говоря больше ни слова, он обернулся чёрным шакалом и бегом кинулся к холмам.

* * *

Возвращались мы без приключений. Подобрали опричников и поехали той же дорогой в острог, без спешки, но и не отвлекаясь на местные красоты. Анубис, кстати, всё-таки был всё время рядом, сопровождая отряд в виде чёрного шакала. Но видеть его могли только я и Киж, который был не слишком этим доволен. Пришлось напомнить ему, что я не потерплю таких конфликтов.

— Я всё понял, Константин Платонович, не стоит повторять. Драки не будет, обещаю.

— С чего вообще ты на него взъелся?

Киж пожевал губами и нехотя признался:

— Это ведь он меня поднял своей силой. У нас сродство сильное, почти как кровная родня. А он ведёт себя, будто не знает, кто я такой. Ай, не берите в голову! Это так, ерунда и глупости.

Махнув рукой, Киж ударил лошадь пятками, прибавляя ходу и заканчивая неприятный для себя разговор.

Единственным местом, где отряд задержался, стала могила погибших в бою с кожеходильцами опричников. Живые захотели помянуть своих товарищей, и я не счёл себя вправе им отказывать.

Меня снова поразили портреты, которые изваял на скале над могилами Киж. Никогда бы не подумал, что у него имеется ещё и дар скульптора.

— Дмитрий Иванович, а скажи мне, пожалуйста, — не выдержал я, — где ты так мастерски научился работе по камню? Или в тебе внезапно открылся талант?

— Ой, Константин Платонович, да какой талант? Просто много-много практики от нечего делать, — Киж усмехнулся. — Я десять лет сидел в этой мерзкой пирамиде, а с развлечениями, сами знаете, там негусто. Сначала сам себя в карты обыгрывал, потом разложил все пасьянсы, какие знал. А потом как-то глянул на стены и решил записать всё, что думаю о египтянах и их божках. Написал, подумал, что могут русский язык не понять. Начал выцарапывать картинки со всеми пикантными подробностями и как-то втянулся. Сначала ерунда получалась, но мне было так скучно, а времени так много. Вот я и набил руку, пока вас дождался.

Уточнять, что именно Киж изображал на стенах внутри пирамиды, я не стал. Зная его характер, можно было точно сказать — ничего приличного там наверняка не было. А египетским божкам вовек не отмыться от позора, когда археологи обнаружат эти «картиночки».

* * *

В остроге нас встретили как героев. Раненые, отправленные сюда раньше, не стеснялись в выражениях и рассказывали настоящие небылицы про сражение с кожеходильцами. Ну и приехавшие со мной опричники тоже подлили масла в огонь, без зазрения совести привирая и выдумывая. Особенно выделяя, какой их князь великий колдун и бесстрашный воин. Схватка с Санглие, которую они вообще не видели, превратилась в настоящее побоище, от которой тряслись горы, а врагов было до края горизонта. И что удивительно, им охотно верили и смотрели на меня со смесью восхищения и опаски.

По некотором размышлении я не стал запрещать эти разговоры. Подобные байки могут оказаться очень даже полезны — не все индейцы были рады видеть здесь русских поселенцев, особенно племена, живущие за Скалистыми горами. Но слухи до них доберутся рано или поздно и охладят горячие головы.

Впрочем, со своей стороны, я отметил всех участвовавших в этом походе. С помощью Еропкина устроил всенародное гуляние, где наградил опричников именным оружием. Объявил, что беру семьи погибших под своё крыло, а раненым назначил повышенное содержание. Не обошёл и жителей острога, освободив их от налогов на этот год. Суммы там не слишком большие, не обеднею, а поддержать их стоило после случившегося кризиса.

В день моего отъезда в Ангельскогорск, в острог Розовый прибыл поезд с Алеутщины. А на нём пассажир, которого я совершенно не ждал увидеть.

— Александр Васильевич! Какими судьбами?

Суворов шутливо поклонился.

— Я же обещал, Константин Платонович, что приеду в ваше княжество и буду служить опричником. — Генерал улыбался, но его глаза оставались абсолютно серьёзными. — Со службы меня отставили, даже форму запретили носить. Может, хоть здесь пригожусь.

Мы тепло обнялись.

— Нет уж, дорогой мой, так не пойдёт! Твоим талантам я найду применение получше. Вели перенести багаж в мой поезд, поедем вместе.

Я искренне был рад видеть старого боевого товарища. Не только из-за того, что получил опытного боевого генерала. Он искренне мне нравился как человек: лёгкий, свободный от всякого чванства и спеси. Так что даже если он откажется принять командование, мне будет приятно иметь рядом такого светлого и остроумного человека.

Прежде чем мы уехали, у меня состоялся ещё один забавный разговор. На этот раз с проводником Ункасом.

— Князь, — индеец явно смущался, хоть и прятал свои чувства за бесстрастной маской, — у меня есть просьба. Возьми меня на службу!

— А чем тебя не устраивает Константин Осипович?

Ункас пожал плечами.

— Ты воин, а он нет. Говорят, ты будешь воевать с испанцами, и я хочу тоже.

— У тебя к ним счёты?

Он покачал головой.

— Дело мужчины сражаться. Мой отец был воином, отец моего отца был воином, и я тоже воин. Возьми меня, князь, и ты не пожалеешь.

— Что же, ты можешь быть мне полезен. Видишь того человека? — я указал индейцу на Суворова, следившего за погрузкой своего багажа. — Он будет командовать моими войсками.

— Он⁈ — Ункас так удивился, что с него слетела маска невозмутимости. — Ты шутишь,