Тринадцатая реальность - Геннадий Ищенко

Я понимал редактора, сам бы на его месте поступил точно так же. Чтобы что-то сказать людям, мало с отличием закончить гимназию и быть симпатичным парнем и князем. Первое впечатление у него обо мне уже сложилось, теперь его нужно ломать, и я придумал, как это сделать. Завтра же напишу большую статью о вреде наркотиков и о тех, кому выгодно травить русский народ. Не о заказчиках — такое никто не напечатает, а о придурках-депутатах. Если аргументировать так, чтобы не смогли придраться, наш цензор должен пропустить. И суну этим мерзавцам палку в колёса, и буду иметь в активе публикацию на важную тему. Цензура может зарубить статью за крамолу, оскорбление императорской семьи и государственные секреты, ну и за нападки на европейских кукловодов, а ничего этого у меня не будет. Только перед работой нужно будет поговорить с отцом. Мне надо знать, кто в Думе проталкивает дурь, и как лучше построить статью, чтобы не подставить отца. Пока добирался до дома, успел вспомнить всё, что знал о героине и морфии, и прикинул, что буду писать. Как я и думал, родители не спали.

— Зря вы не спите, — сказал я встретившему меня в коридоре отцу. — Мне из-за вас нигде нельзя задержаться?

— Ты ещё мальчишка, — недовольно ответил он. — И меня не сильно успокаивает твой пистолет. Ты не станешь стрелять, пока на тебя не нападут, а потом может быть поздно. Был бы хоть сильным парнем…

— Буду, — пообещал я. — С завтрашнего дня и займусь. Надо только купить гантели.

— Да ну? — удивился он. — Что-то в лесу сдохло. Но я рад, если ты действительно будешь заниматься.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал я. — Не в спортивных занятиях и не сегодня. Сможешь утром рассказать о законе по легализации наркотиков? И мне нужен твой совет, как это преподать, чтобы не связали с тобой.

— Хочешь написать статью, — догадался он. — А хватит способностей? Цензор пропустит только в том случае, если к вам не смогут придраться. Это будет ведро помоев на партию кадетов, а в ней много влиятельных людей. Материал сенсационный, и от такой статьи может быть польза, но не тебе её писать. Да и захочет ли связываться ваш редактор?

— Давай договоримся так, — сказал я. — Ты даёшь информацию, а я пишу статью и отдаю тебе. Если посчитаешь, что написанное можно отдавать в редакцию, я отдам, если нет, то поговорю с кем-нибудь из наших редакционных акул. Если статью напишут они, её тем более не свяжут с тобой, но мне нужно зарабатывать имя.

— За такую статью можно заработать пулю, — проворчал он. — Ты просто не представляешь, в кого хочешь плюнуть. Успокаивает то, что вряд ли захотят подливать масло в огонь, а тебя, скорее всего, попытаются купить. Ладно, иди спать. Если хочешь, чтобы я всё рассказал, нужно рано встать.

В последние десять лет перед смертью я редко спал ночью больше пяти часов и не испытывал потребности спать дольше, но сон нужен не душе, а телу. Это тело не выспалось и утром зевало так, что была опасность вывихнуть челюсть. Холодная вода помогла, но спать всё равно хотелось. Отец рассказал за полчаса, спросив перед рассказом, не хочу ли я что-то записать. Я отказался и не стал делать записи. Нужные факты прочно улеглись в молодую голову, и в дальнейшем ничего не забылось. Мы быстро позавтракали, и я убежал в редакцию раньше, чем отец ушёл на службу. Работа в ней начиналась с девяти, а идти только четыре квартала, поэтому можно было не торопиться, но мне не терпелось увидеть Веру и приступить к работе над статьёй, и трудно сказать, какое из этих желаний сильнее. Когда вошёл в вестибюль, меня поприветствовал вахтёр.

— Здравия желаю, ваше сиятельство! Что-то вы сегодня рано.

— Дела, Спиридон Трофимович, — откликнулся я. — Не скажете, Воденикова не появлялась?

— Вера Николаевна должна быть наверху, — ответил он мне в спину.

Взлетев по ступенькам лестницы на второй этаж, я пробежался к большой комнате, в которой основной состав редакции собирался утром на что-то вроде планёрки. Вера всегда приходила раньше, чтобы открыть окна и проветрить помещение от табачной вони. До сигарет с фильтром здесь не додумались, но самых разных папирос хватало, а в редакции курили почти все мужчины. Летом можно было проветривать, но я не представлял, как здесь можно дышать зимой. Я терпеть не мог табачного дыма и не собирался этого делать. Пока поработаю, а дальше будет видно. Если к зиме не выделят своей комнаты, уволюсь. Распахнув дверь и увидев, что Вера одна, я схватил её в охапку и принялся целовать.

— Ну что ты делаешь! — задыхаясь, сказала она, улучив момент, когда я от её губ перешёл к шее. — Прекрати немедленно! Алексей, сейчас начнут собираться, а я красная, как морковка! Пожалуйста, меня уже ноги не держат! Можно подумать, что мы не виделись год!

— Никаких отсрочек! — решил я. — Надо быть дураком, чтобы откладывать счастье! Сегодня тебя приглашают к нам на ужин, так что готовься знакомиться с моей семьёй, а потом в неё войти. Считай, что я сделал тебе предложение! Ты ведь согласишься или мне прямо сейчас выброситься из окна?

— Конечно, соглашусь! — сказала она, обвив мою шею руками. — Только нужно будет подождать с детьми. Я хочу хоть немного поработать в редакции.

В коридоре послышался шум шагов, и мы разорвали объятия. Открылась дверь, и в комнату вошли двое. Первым, дымя папиросой, шёл товарищ редактора Николай Селезнёв, за ним с папкой в руках следовал наш спецкор Владимир Мельников.

— Уже здесь? — спросил меня Селезнев. — Завидую я вам, князь! Эх, не был бы я женат! Вера, ты уже достаточно проветрила, закрывай окна.

— Бросали бы вы курить, Николай Васильевич, — посоветовал я ему. — Помрёте раньше времени — что в этом хорошего? Коллектив это как-нибудь переживёт, кое-кто даже обрадуется: всё-таки продвижение по службе. А вот вашей семье будет не до радости, да и не ждёт вас на том свете ничего хорошего.

Он от удивления приоткрыл рот, из-за чего папироса упала на пол, и я тут же погасил ногой. Объяснений между нами не получилось, потому что в открытую дверь вошли сразу четверо работников во главе с самим редактором — Александром Меркушевым.

— Так, все на месте, — сказал он, увидел меня и добавил: — Есть даже лишние. Давайте начинать.

— Уже ухожу, — сказал я ему. — Здравствуйте, господа!

Выслушав ответные приветствия, я ушёл в корректорскую, в которой находился мой стол стажёра. Там взял пачку бумаги и вечное перо и углубился в работу.

— Что пишете, князь? — оторвал меня от статьи наш корректор — Семён Мясников. — Не любовные письма?

— А для чего мне их писать, Семён Егорович, если любовь под боком? — пошутил я. — Это я пробую написать мировой шедевр и опубликовать его в нашей газете. Что-нибудь такое, чтобы всех перекорёжило.

— Лишь бы не от смеха, — сказал он. — Мы фельетонов не печатаем, это вам нужно отправлять его в «Весельчак» или в журнал «Смех и сатира». Эти напечатают.

Дверь открылась, и в маленькое помещение корректорской вошла Вера. Сразу сильно запахло табаком и её духами.