Колыбельная для маленьких солдат - Ина Голдин

– Я спрошу у него. Посмотрю в рюкзаке. Давайте пока вернемся к нашему… немецкому генералу.

– Не был он генералом, – сказал Док. – Такого искривления позвоночника при военной выправке не бывает.

Ничего не сходилось. Пусть не генерал, но явно какой-то чин – не будет же обычный бандит, да пусть хоть и иллюминат, носить с собой ампулу цианида?

Он вдруг обнаружил, что уже несколько минут кружит вокруг стола. Ребята не обращали внимания, видно, привыкли к его манере думать.

– Зачем ему было принимать яд?

– Испугался. – Тейлор попытался пожать плечами, охнул и извиняющимся жестом погладил ребра.

– Кого? Меня? Но с чего бы?

Вернее, с чего бы – так?

– Что ты ему сказал, командир? Там, в машине? – спросил Грант.

Джон остановился.

– Только спросил, знает ли он меня…

Их прервал дневальный:

– Сэр. Мы все подготовили. Скоро закат…

Верно; на закате не хоронят.

– Идемте.

Агент

Оставшись один, Агент снова разозлился на себя за то, что не сумел нормально сгруппироваться. Заработал перелом, как ребенок. Но палатку все равно нельзя было сейчас обыскать, пользуясь отсутствием командира, – у входа поставили часового, и тот через освещенные стены наверняка увидит его силуэт. Так что пока оставалось ждать. Он попытался прислушаться к тому, о чем говорили на собрании, но не смог разобрать слов: слишком далеко.

Он вздохнул и поудобнее устроился на кровати. Взял в руки странного трубочного чертика. Может, это следилка? Но ведь Док делал игрушку у него на глазах…

У чертика была ехидная морда, почему-то напоминавшая Бернса.

Агент тихо захихикал:

– Агент Бернс, вы не выполнили задание. Вы заслужили коррекцию.

Он потянул игрушку за прозрачную лапу, растягивая ее до предела, так, чтобы точно стало больно; но, когда пластик уже готов был порваться, отпустил. Притворяться стало неинтересно; на самом деле черт совсем не похож на Бернса и коррекции не заслужил.

– Я тебя переназову, – пообещал он чертику шепотом – чтобы, если его прослушивают, никто не узнал, что он разговаривает с игрушками.

На всякий случай он спрятал подарок под подушкой. И вспомнил о конфетах, которые дала ему женщина в магазине. Осторожно извлек их из карманов шорт и принялся изучать. Не считая большого красного леденца, который Агент спрятал в рюкзак, конфет оказалось пять: две в фантике с изображенным на нем апельсином, еще три – в темной гладкой бумажке с нарисованной коровой. Агент долго перебирал их, потом развернул одну с апельсином. Апельсины пару раз покупал ему дядь Вася, говоря, что в них витамины. Может, и мозги от таких склеиваются не сильно.

Он развернул конфету и сунул в рот; по языку расплылась сладость с кислинкой, ничем не хуже мороженого. Отогнал мысль о том, что лакомства не заслужил, закрыл глаза и прислушался.

Когда леденец полностью рассосался, Агент облизал губы и стал осматривать палатку. Не слишком просторная – хотя, если убрать вторую походную кровать, места достаточно для одного. Напротив кровати стоял раскладной стол с двумя стульями, маленький несгораемый шкаф (вот его нужно будет осмотреть), странная тряпочная этажерка с одеждой и обувью. Агент почему-то думал, что жилище принца должно быть побогаче. Как-то раз на задании в Саудовской Аравии дядь Вася показывал ему дворцы, где жили король, его братья и сыновья. Агент тогда во все глаза разглядывал дворцы и небоскребы. Но в гостинице куратор сказал ему:

– Эти люди думают, что владеют миром. Но на самом деле ты сильнее их. Потому что ты – боец Организации, и, если Организации понадобится их жизнь, ты придешь и возьмешь ее. И против тебя, если ты хорошо обучишься, все их богатство будет бессильно.

Агент тогда решил тренироваться усерднее, он сделал тем вечером лишних три круга по парку и хотел больше проплыть и в бассейне – но дядь Вася ему не дал и отчитал, что он зря привлекает внимание.

Агент представил себе золоченую палатку с расписным минаретом и захихикал.

Внезапно снаружи кто-то запел. Агент вслушался в слова:

«Чем одарить мне тебя, дитя?

Как ты быстро, малыш, возмужал…

Чем же теперь одарить тебя?» —

Ангел Божий опять вопрошал[2].

Это было странно. В лаборатории никто не пел, и он не думал, что в военном лагере кто-то будет таким заниматься.

«Дал тебе я все то, что способен был дать:

Острый взор, и улыбку, и легкость, и прыть,

Сердце чуткое, душу, и голос, и стать…

Чем еще мне тебя, о дитя, одарить?»

Пока он думал о том, что это может значить, стемнело. Бенджамин все не возвращался. Агент попытался проанализировать ту информацию, которую получил, но пока ее было слишком мало. Песня смолкла, голоса затихли. За стенами палатки топтался и покашливал часовой, и этот звук успокаивал. Но были и другие звуки, непривычные. Их не получалось идентифицировать. Что-то ухало совсем рядом. В траве и деревьях тревожно гудел ветер. Агент подумал, что нужно попросить куратора научить его различать птичьи крики. Дядь Вася давно уже обещал.

Прежде ему ни разу не случалось ходить на задание одному. Тем более – на долгую миссию. С куратором он был в четырех, но, даже когда им пришлось просидеть ночь в холодном порту под перевернутой лодкой, дядь Вася был рядом. С ним было привычнее.

Агент разозлился на себя за упадочи… упадочни-ческие мысли. Опять дисфункция. Еще не хватало, чтобы куратор об этом узнал. По возвращении в любом случае придется все записать в дневник.

В лаборатории он любил это время – час перед сном после ужина. Раньше, когда остальные эксперименты еще не завершили, ему позволялось проводить этот час в общей комнате. Давно, когда Агент был маленьким. Потом он привык валяться у себя на тахте под портретом Воина, читать книги, заполнять дневник или смотреть обучающие фильмы. Даже если днем ему случалось схлопотать коррекцию, к вечеру боль уже проходила, разве что чесалось немного. Лаборатория постепенно пустела, наполняясь успокаивающим попискиванием приборов, поставленных в ночной режим, до Агента доносились голоса работников, желавших друг другу доброй ночи. Почти все они жили рядом, в общежитии, но кто-то на ночь уезжал домой, и Агент пытался представить себе – как это, чтоб дом был не в лаборатории. И когда свет выключали, он все равно не чувствовал себя одиноко и, засыпая, глядел на красный огонек камеры под потолком.

Здесь свет вовремя не выключали,