Внедроман 2 - Алексей Небоходов

особую магию, которая принадлежала только им. Но это уже не имело значения. Сейчас существовали лишь они двое, тепло их тел и дыхание, звучащее тихим, умиротворённым эхом недавно завершившейся симфонии.

Когда дыхание восстановилось, а тишина снова заняла комнату, Ольга с улыбкой прищурилась и подтолкнула Михаила локтем, убирая с лица прядь тёмных волос:

– Слушай, Миш, а тебе не неловко, что я на площадке занимаюсь любовью со всеми подряд? У нас ведь с тобой уже целая производственная драма получается.

Михаил лениво раскинулся на кровати, разглядывая потолок так, будто размышлял о чём-то вселенски важном, и театрально вздохнул:

– Оля, дорогая моя, ты забываешь самое главное. У нас же кино! А кино – это не просто удовольствие, это настоящая советская работа. Ты разве спрашиваешь токаря, ревнует ли он свой станок к мастеру соседнего цеха? Нет, конечно. Вот и тут то же самое. Искусство требует жертв, а актёрская профессия – это комплекс производственных обязанностей.

Ольга звонко рассмеялась, толкнула его плечом и снова устроилась рядом, внимательно изучая лицо Конотопова, будто искала признаки лукавства:

– Вот не верится мне, Михаил Борисович, что ты совсем не ревнуешь. Мне-то, знаешь ли, было бы неприятно увидеть тебя в объятиях какой-нибудь доярки, особенно если она перепутает тебя с комбайном и проявит излишний производственный энтузиазм.

Михаил задумчиво погладил себя по подбородку и иронично ответил:

– Ну, во-первых, доярки пока не предвидится. А во-вторых, даже если бы такое и случилось, я подхожу к делу исключительно профессионально и строго. Мы же с тобой люди просвещённые и творческие, наше искусство выше мелких бытовых дрязг и ревности.

Ольга снова рассмеялась, подперев щёку ладонью и заглянув ему в глаза с притворным подозрением:

– Ах вот как? Ты у нас теперь выше всего этого? Просветлённый товарищ получаешься, буддист советского кинематографа!

Михаил театрально приложил руку к сердцу:

– Могу заверить тебя совершенно искренне: дай мне хоть сотню сисястых доярок – никогда тебя не променяю. И в самых пикантных сценах я всегда рядом как товарищ, режиссёр и партнёр.

Ольга притворно обиженно отвернулась:

– Вот оно как! Значит, я всё же в массовке с механизаторами и комбайнёрами участвую? Приятно осознавать такое доверие режиссёра!

– Оля, что ты, – с улыбкой оправдывался Михаил, притягивая её обратно к себе, – у нас задача не просто кино снять, а потрясти зрителей до глубины души. И только ты подходишь для этой серьёзной и ответственной роли.

Ольга ласково улыбнулась, но решила поддразнить его ещё немного:

– Значит, мне теперь потрясать советскую аудиторию? Спасибо, удружил! А если кого-нибудь потрясу настолько, что у него проблемы со здоровьем начнутся, кто отвечать будет?

– Ну что ты, дорогая, – притворно обеспокоился Михаил, – каждому зрителю валерьянки и корвалола нальём. А для особо чувствительных напишем в титрах: «Просмотр фильма может быть опасен для морально неподготовленных».

Ольга снова рассмеялась, ткнув его пальцем в грудь:

– Эх ты, режиссёр! Всегда найдёшь ответ. Но поверь мне: дай мне хоть тысячу комбайнёров, хоть десять тракторных бригад – я тебя ни на кого не променяю.

Михаил тихо засмеялся и шепнул с притворной серьёзностью:

– Тогда вопрос решён окончательно. Завтра в сценарий внесём поправку, что главная героиня остаётся верна своему режиссёру. Пусть вся страна знает, что настоящие советские женщины выбирают только интеллигентных кинематографистов вроде меня.

Они снова рассмеялись и долго ещё шутили, представляя комичные ситуации будущих съёмок.

Ольга заснула первой – ровно и мирно, как засыпают люди, знающие, что завтра их ждёт что-то приятное. Михаил осторожно выбрался из постели и босиком прошёл по прохладному паркету, будто проверяя, не исчезнет ли внезапно эта уютная, нелепо-прекрасная реальность, созданная ими за последние недели.

Подойдя к окну, он некоторое время молчал, разглядывая ночную Москву, раскинувшуюся перед ним океаном огней. Город казался живым существом, дышащим, светящимся, шепчущим тысячи историй – о простых людях, случайных встречах и нежданных мечтах. В этот миг Михаил ощутил себя частью чего-то значительного, большого и одновременно смешного.

Прислонившись лбом к прохладному стеклу, он невольно улыбнулся, чувствуя, как внутри пробуждаются новые идеи – яркие, дерзкие, полные жизни и абсурда. Сценарии и сюжеты вспыхивали перед глазами, словно кадры фильмов, ещё не снятых, но уже ставших легендарными. Михаил вздохнул с удовлетворением, окончательно убедившись, что всё идёт именно так, как и должно.

Стоя у окна и вглядываясь в калейдоскоп ночных огней, Михаил мысленно перенёсся обратно в ту жизнь, где он был всесильным и безжалостным олигархом, распоряжавшимся чужими судьбами и живущим строго по графику без права на ошибки. Он представил эти роскошные офисы, бессмысленные совещания и тяжёлый груз ответственности, который постепенно превращал его в машину, лишённую простых человеческих радостей.

Конотопов тихо усмехнулся, подумав, как отреагировал бы прежний Михаил Борисович, узнав, что его новая версия снимает дерзкую эротическую пародию в советском ангаре среди кабачков и морковки.

«Вот тебе и жизнь, – подумал Михаил, покачав головой, – вещь, оказывается, совершенно непредсказуемая. Кто бы мог представить, что вместо банков, оффшоров и бесконечных совещаний я буду радоваться старому ангару, пыльным овощам и нелепым любовным сценам на киноплёнке?»

Он снова посмотрел на город – знакомый и одновременно загадочный, полный возможностей и тайн, которые ждали смелых и немного безумных людей вроде него. Москва дышала вдохновением, растекавшимся по улицам и переулкам, наполняя головы дерзкими и абсурдными идеями.

– Готовьтесь, товарищи зрители, – прошептал Михаил, усмехнувшись своему отражению в стекле, – скоро вы увидите такое, чего советская власть не могла себе представить даже в страшном сне.

Он решительно закрыл окно, словно поставив точку в долгой истории своей прежней жизни. Повернувшись в комнату, Михаил почувствовал себя лёгким и странно счастливым – как ребёнок, которому подарили игрушку, о существовании которой он даже не подозревал.

Михаил осторожно лёг рядом с Ольгой и с облегчением закрыл глаза, чувствуя, как его накрывает волна уверенности и спокойствия. Перед мысленным взором мелькали кадры будущих фильмов, и он внезапно понял, что теперь никто и ничто не сможет помешать ему воплотить самые дерзкие и невероятные мечты.

«Теперь, – шепнул он в темноту, улыбнувшись себе, – теперь это уже точно кино».

Эти слова прозвучали в тишине с такой уверенностью, будто всё уже было отснято и жило своей жизнью на секретных ночных показах, о которых никто не знал, но мечтал попасть.

Засыпая, Михаил вдруг подумал, что, если бы год назад ему сказали, будто он окажется в Москве восьмидесятых, будет снимать эротические пародии на советские фильмы и заниматься любовью с женщиной, которая в прошлой жизни была бы для него простым, самым простым человеком, он рассмеялся бы