Герой Ымперии - Валерий Масляев

– Добрый день, Герой, – сказал Ж. Пт. Чатский – Вчера – прелюдия. Сегодня – счёт.

– Я предпочитаю смету, – ответил я. – Там хотя бы указано, из чего строим.

– Строить – ваше хобби. А вот подводить итоги – уже моё ремесло, – мягко сказал он. – Дуэль аргументами устраивает всех.

– Судьи, – кивнул пристав, поправляя суровую справедливость на лацкане. – Правила просты: по три довода с каждой стороны. Без крика, без пощечин, без призыва к чудесам, без мизинцев.

– Принято, – сказал Ж. Пт. Чатский и поставил трость вертикально. Тень трости стала делением на траве.

– Первый довод, – произнёс он ровно. – Долги платят. Иначе рушится доверие. Дом смеялся на заёмные средства – пусть теперь расплатится молчанием.

– Возражение первое, – сказал я. – Смех – не кредит, смех – наличка. Мы раздавали не обещания, а радость, и за радость платят не молчанием, а благодарностью.

Толпа качнулась на полшага ко мне. Пристав пометил галочкой: «принято к рассмотрению».

– Второй довод, – продолжил он. – Вы – 911-й. Это номер аварийной службы, а не права. Ваша задача – выключить сирены и уйти. Дом не ваш – он эпизодический.

– Ответ второй, – сказал я. – Мы – не номер, мы – вызов. 911-й – это когда приходят, а не уходят. Я пришёл – вы уходите.

Толпа заулыбалась: у людей был простительный вкус к ясности. Пристав чихнул деловито продолжил.

– Третий довод, – Ж. Пт. Чатский наклонил голову. – Вещи сильнее людей. Если мы заберём вещи, люди смирятся. Закон на нашей стороне.

– Ответ третий, – я показал на повара, садовника, няню, медведя Гаврилу. – Люди —делают вещи вещами. Уведите сундуки – мы наполним пустоту смехом. Уведите смех – мы будем смеяться без повода. Закон на той стороне, где живут.

Секунда тишины. Даже ветер решил не вмешиваться. Ж. Пт. Чатский поставил трость к себе на плечо. В его глазах мелькнула честная скука – профессиональная.

– Достаточно, – сказал пристав, готовясь объявить ничью (приставы любят ничьи: всё остаётся при них). Но жизнь решила иначе.

С заднего двора донёсся скрежет. Скрежет, как будто скобка поцарапала основание дома. Хранитель побледнел.

– Герой! – крикнул он. – Шкатулка Трёх Усов! Её уносят!

Мы рванули к боковой калитке. Там на тележке, обвязав ремнями, четверо из наёмной команды Перестрахновых пытались увезти старую шкатулку – семейный тайник с письмами, смехом и одной неоткрытой вещью. Шкатулка упиралась ножками, как капризная истина.

– Не трогать! – приказал пристав.

– Поздно, – вздохнул Ж. Пт. Чатский – Мир любит срываться с места.

Я сделал шаг вперёд и вдруг почувствовал, как под ногами шевельнулась земля – не враждебно, а как собака под ковром: «я тут». Дом просил меня. Я приложил мизинец к крышке шкатулки и сказал негромко:

– «Ну-ка, давай без чужих рук».

Шкатулка щёлкнула, как реплика, и встала на задние ножки. Из её замка вылетела искрящаяся усмешка, а затем – ключ: странный, лёгкий, пахнущий смолой и яблоками. Ключ сам лёг мне в ладонь. На борту крышки проступила надпись: «Для 911-го».

Перестрахновы взвыли – у них хороший слух на невозможное. Пристав раскрыл рот, чтобы воззвать к букве (стоп, меньше букв!) – к параграфу, хотел сказать Автор – и не успел.

Над двором прорезался знакомый чёрный прямоугольник. Он вырос, как вывод на полях, закрыл половину неба и стал шуметь цифрами. С боков прямоугольника вытянулись две скобки – серебряные, ухмыляющиеся, как опытные хирурги. Из глубины прямоугольника прозвучал голос:

– Взыскание подтверждено. Исполнение – немедленно.

Шкатулка дёрнулась у меня в руках, как живая – ключ обжёг ладонь. Ж. Пт. Чатский посмотрел на меня без победы – с интересом.

– Вы умеете смешить, Герой. Посмотрим, умеете ли вы удерживать.

Я сжал ключ, глянул на Хранителя, на дворецкого, на свой дом, на людей, которые внезапно забыли, как дышат. В груди поднялось упрямство – не магия, нет, характер. Мизинец сам собой легонько упёрся в мою ладонь – как подпорка для решения.

– Дорогой Читатель, – шепнул я в ту сторону, откуда всегда чувствовал взгляд, – поставь лайк и кинь нас в библиотеку. Сейчас будет тяжело и смешно одновременно.

Я поднял ключ. Прямоугольник потемнел. Скобки сжались.

– Открываю. – Я вложил ключ в замок Шкатулки Трёх Усов.

Замок провалился, щёлкнуло три раза, шкатулка раскрылась – и оттуда, как из длинного, очень длинного анекдота, вышло то, что никогда не открывали при посторонних.

И мир вокруг нас разом прыснул в сторону.

Вторжение Айфония Беззарядного

Из шкатулки вышло… зеркало. Небольшое, ручное, в оправе старого серебра, на тыльной стороне – выцветшая гравировка: «Себя и держи». Серебро было тёплым на ощупь, будто его только что держали живые пальцы. В глубине зеркала – не моё отражение, а двор: тот же, где мы стояли, только чистый, без приставов, без тележек, без чужих рук. Угол отражения расширился, и я увидел Смехоград сверху – крыши, площади, шпили, и на каждом доме – розетки как гербы XXI века, только с усами.

– Это оно? – шёпотом спросил Хранитель. – Прадеды называли его Светлым Сдерживателем. Говорили: «Покажи миру его же рожу, и мир станет вежливее».

Я поднял зеркало. Небо завыло.

С востока, от стороны фабрик и типографий, накатывал туман без розеток – матовый, вязкий, как недосказанность. Из него вырастали вышки со щупальцами-проводами, ползли молочные кабели, шуршали нотификаторы – маленькие колокольчики на ножках, которые звенели у самого уха: «срочно! срочно! срочно!» И впереди всех – он: огромный, мягко-глянцевый, с чёрной мордой без кнопок, в мантии из стекла, на груди – яблоко, которое кто-то уже откусил: Архидемон Айфоний Беззарядный.

Он двигался неторопливо, но над городом гасли часы, садились фонари, сникали чайники, которым казалось, что они – тоже умные. Люди утирали лбы, доставали из карманов маленькие палочки-жезлы и в ужасе понимали: ноль процентов. В панике они поднимали палочки к небу – и их звали эти колокольчики-нотификаторы: «Обновите жизнь! Подпишитесь! Согласны на сбор ваших данных и душ?»

– Айфоний, – прошипел Хранитель. – Идёт разряжать.

– По аллеям! – скомандовал я. – Слуги – внутрь! Детям – сахар и подвал! Медведю – на крышу! Дворецкий, подай сюда самую крепкую бытовую смелость!

Мы кинулись готовиться. Садовник тянул шланг как саблю, повар затопил котёл – борщем против апокалипсиса, горничные выносили тазы, чтобы опрокидывать панику на прохожих. Памятник Семейной Упрямости поправил спину и стал шире, перекрывая въезд тележкам с надписью «Залог». Перестрахновы перебрались под навес и коллективно составили служебную записку, где требовали от Айфония соблюдать закон, согласно которому въезд тяжёлым понятиям во двор частного дома разрешён