Внедроман. Полная версия - Алексей Небоходов

кивнул, словно утверждал окончательный генеральный план. Он уже видел, как стрелки приходят в движение, а где-то там, на Западе, ценители советского символизма тихо шепчутся по углам, восхищаясь глубиной и смелостью замысла загадочного «Института агитационного кино».

«Да здравствует советский сельский быт», – тихо произнёс Михаил, поправляя ярлык на одной из коробок. Он усмехнулся и вновь занялся упаковкой. Любой масштабный проект начинается с мелочей – вот с таких ярлычков и аккуратных штампов, которые Михаил педантично наносил на каждую коробку.

Дверь снова распахнулась, и Михаил с Сергеем вздрогнули, как застигнутые за курением школьники. На пороге возник Алексей, важный и загадочный, словно доставил секретный рецепт ликёра от генсека. В руках у него трепетала записка, от которой зависела судьба советского агитпрома.

Алексей церемонно подошёл к столу и аккуратно положил записку перед Михаилом, словно сдавал документы в спецхран:

– Всё достал, Миша. Адрес есть, контакт с фарцовщиком тоже. А фарцовщик этот, между прочим, почти культурный атташе Финляндии. Посылка ждёт отправки, как октябренок перед пионерской клятвой.

Михаил подозрительно изучил бумажку, будто искал подвох от разведки. Убедившись, что всё в порядке, он удовлетворённо кивнул и, взяв коробку, торжественно вложил её в руки Алексея, словно знамя перед майской демонстрацией:

– Передай своему атташе, Лёша, что это ценный культурный материал. Никакой самодеятельности. Мы не кружок частушечниц. Проблемы сейчас нужны меньше всего.

Алексей серьёзно принял коробку и прижал её к груди с выражением, достойным награждения орденом Ленина:

– Миш, ну какая у нас культура без самодеятельности? Без неё мы бы до сих пор торговали фотокарточками через форточку.

Михаил резко вскинул голову и посмотрел так строго, что Алексей сразу замолчал, мгновенно сжав губы, словно школьник, которого отчитал директор за гимн. Несколько секунд они молча переглядывались, затем Алексей кашлянул и осторожно произнёс:

– Понял, Миша. Самодеятельность отменяется. Только культурно-просветительская работа в рамках дозволенного товарищем Андроповым.

Конотопов медленно кивнул, проводив Алексея взглядом до двери:

– Вот-вот, Лёшенька. Только товарищ Андропов и его первое управление. Ты теперь ходячая культурная миссия СССР.

Алексей снова застыл в поклоне и уже серьёзно ответил:

– Так точно, товарищ начальник. Если что не так – отправляйте на овощебазу исправляться.

Михаил удовлетворённо махнул рукой, отпуская его с видом генерала, поручившего младшему офицеру ответственную задачу:

– Иди, товарищ культурный атташе. И помни о бдительности.

Алексей осторожно вышел, будто покидал зал партийного съезда. В кабинете повисла напряжённая пауза, пока Сергей не прыснул смехом первым:

– Ну, Миш, ты его напугал. Он теперь коробку будет нести, как икону на крестном ходе.

Михаил устало улыбнулся и развёл руками, как мудрец, объясняющий очевидное:

– Напуганный Алексей – залог культурного экспорта без происшествий. В КГБ ясно сказали: меньше вольностей, больше дисциплины.

Сергей снова рассмеялся, рассматривая карту Европы, будто планировал высадку советского десанта на территории НАТО:

– Я вообще с трудом представляю, как финны будут смотреть наши агитфильмы. Может, субтитры написать: «Осторожно, возможны приступы любви к социализму»?

Михаил чуть улыбнулся и серьёзно сказал:

– Серёжа, они смотрят не агитки, а глубокий символизм советской деревни. Западные интеллектуалы ещё не постигли этого искусства.

Сергей задумчиво кивнул и добавил с иронией:

– Ну да, конечно. Символизм. Коровы, сеновал, комбайн. Такой символизм, что прямо за душу берёт.

– Именно, – без улыбки подтвердил Михаил. – Запад всегда интересовался загадочной русской душой, особенно если её приправить лёгким эротизмом и сельским колоритом.

Сергей уже собирался уходить, но у двери обернулся и неожиданно спросил серьёзно:

– А если кто-то из финнов поймёт всё буквально?

Михаил посмотрел строго и коротко бросил:

– Тогда придётся спасать мировое коммунистическое движение от финских туристов, принявших всё буквально. Ошибки на старте нам ни к чему.

Сергей кивнул, вздохнул и признал:

– Понял, товарищ директор института агиткино. Ошибки отменяются.

Михаил проводил его взглядом и, оставшись один, покачал головой с лёгкой иронией:

– Директорами не рождаются – ими становятся. Особенно если тебя назначил Андропов и доверил культурный обмен в масштабе всей Европы.

Сказав это, Михаил взял следующую коробку и вновь погрузился в свою странную, но значимую работу.

Прошло несколько дней с тех пор, как тщательно упакованная кассета отправилась в таинственно нейтральную Финляндию. Михаил, привыкший держать всё под контролем, теперь волновался, как пионервожатый, узнавший о ночной карточной игре старших ребят.

Он нервно поглядывал на телефон и при каждом звонке вздрагивал, словно ожидая тревожного сообщения. Когда аппарат вновь ожил, Михаил едва не опрокинул кресло и, схватив трубку, максимально спокойно произнёс:

– Слушаю.

В трубке раздался заговорщический голос Алексея:

– Миша, финны приняли кассету. Пока тихо, ждём.

– Что значит «тихо»? – раздражённо переспросил Михаил, нервно барабаня пальцами по столу. – Они там благодарственное письмо оформляют за советско-финский культурный обмен?

– Пока неясно, – задумчиво произнёс Алексей, понизив голос. – Мой человек в посольстве говорит, что интерес есть. Но финны пока не могут понять, агитация это или порнография.

Михаил тяжело вздохнул и закрыл глаза, представляя себя на ковре у товарища Громыко, объясняющим тонкости советского символизма финским дипломатам:

– Лёш, чем меньше понимают, тем больше ценят. Нам это на руку.

Алексей негромко хмыкнул:

– Тогда мы с тобой скоро станем гениями культурного экспорта. Маркс и Энгельс советского агитпрома.

– Надеюсь, до этого не дойдёт, – сухо отозвался Михаил. – Главное, чтобы финны смотрели, а не думали. Думать западным товарищам вредно, мы именно об этом и снимали.

Алексей засмеялся и завершил разговор:

– Если что-то выясню, сразу сообщу. А ты пока не нервничай, вышивай крестиком – руки займи.

Повесив трубку, Михаил укоризненно посмотрел на телефон, будто тот был виновен в неопределённости. Он представил, как финские чиновники, собравшись в тайной комнате, пытаются понять скрытый смысл советского кино, и стало смешно и тревожно одновременно.

Прошла почти неделя, прежде чем телефон снова зазвонил. Михаил машинально поднял трубку и спокойно произнёс:

– Творческое объединение «Открытость» слушает.

В трубке повисла короткая пауза, затем аккуратный голос с лёгким акцентом осторожно представился:

– Добрый день. Я Пекка из Турку. Ваш номер дали друзья из киноархива в Хельсинки.

Михаил сразу выпрямился, приняв позу человека, случайно вступившего в контакт с иностранцем:

– Очень приятно, Пекка. Как там наши киноархивные друзья?

– Чувствуют себя отлично, – осторожно ответил Пекка. – Они впечатлены качеством советского символизма. Особенно сценами сельского быта. Очень натуралистично.

Михаил едва сдержал улыбку, представив финнов, восхищающихся натурализмом, отснятым на овощебазе и в кабине комбайна, но тут же спокойно ответил:

– Мы рады. Чем можем помочь?

– Я сейчас в Москве, – неуверенно продолжил Пекка. – У меня посылка от друзей из Хельсинки. Просили передать лично вам в знак нашего культурного сотрудничества.

Михаил мгновенно понял: речь явно не о финских