Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке - Иван Владимирович Ельчанинов

Не так важно, во что ты веришь, если вера приносит тебе лишь свет!

Свадьбу скрепили крепкими, родными объятиями, а затем уже поцелуем. Постояли чуть-чуть и, не спеша, направились к лодке, даже не пожелав зайти в город.

Алтарь оказался важнее.

Уже в лодке Анастасия легонько полоснула кистью по полотну, и течение реки изменилось, а художник про себя подумал: «Прежде всего учитель должен учиться у своего ученика!» …

Весь путь по реке ученик провёл на коленях своего учителя. Говорила о том, что ей хотелось бы ещё нарисовать вместе с ним, и как бы она желала изменить мир так, как будет лучше для всех. Это наивные мечты…

Когда река швырнула в океан, лодка закружилась, словно на карусели, и долго не могла остановить свой круговорот. Пятьдесят оборотов, как на карусели, и, теперь уже, художник испытывал радость от мастерства её творения, и ему было не важно, что он не главный творец их будущих душ…

Вечер провели на берегу океана, ужинали под шум волны и от души наслаждались своей беззаботной, райской жизнью.

Лежали на песке, валяли дурака. Горел костёр и освещал собой дорогу в океан. Тени пальм о чём-то напоминали, угли костра шипели о своём.

Затем сели у костра друг напротив друга, и оба художника в огне, а не в друг друге, они лишь в нём. Они смотрели в будущее, они оба в него заглянули, узрев его в высоких языках пламени.

Оба любили высокие костры, оба что-то могли в них увидеть.

Глаза Анастасии были такими яркими, как никогда раньше. Не как два угля, а, как два Светила! Очаровывали…

–Почему именно в твоей части мира у людей такая добрая душа? – спросил художник, наслаждаясь её красотой, что так изменчива от игр костра. – Почему большое сердце? Почему от болезни никому не дают умереть?

–А почему именно у нас родился художник, рисующий души? – ответила она вопросом, и он не знал, что на это сказать.

Поставила в тупик, указав на тысячи выходов…

«Обманывая сироту, ты бьёшь пощёчину своим родителям!» – внедрили в разум, и мир лишился одного порока! Одной мыслью можно изменить всё, и рядом с художником та, кто лучше его это понимает.

Арлстау не сомневался, что она внедрила в разум людей миллионы мыслей – потому закрытые города настолько ей верны. Она умеет править – это у неё не отнять. Художник же не только умеет души рисовать. Он и жизнь скрасить способен и мир изменить в верную сторону, у которой есть шанс стать лучшей стороной.

«Возможно, Иллиан желал, чтоб я родился в его части мира, но ничего для этого не сделал! Что касается Анастасии, то одной спасти всех невозможно, даже в стране, не то что во всём мире, потому ей нужны миллионы слуг. Но, почему она так уверенна, что именно слуги, а не правители имеют больше шансов на счастье?!» …

Звёздной ночью, на удивление Анастасии, Арлстау заснул раньше неё. Сначала она задумала побродить по дому всю ночь, как любил художник, но прижалась к нему крепко и оставила где-то эту идею. Она заснула через час, с мыслью проникнуть в его сон, но переоценила свои способности. В сон его попасть не удалось, да и к лучшему, ведь ему сейчас приснится кошмар. Да и рано им видеть один сон на двоих…

Кошмары последний раз снились в детстве, да и то из-за впечатлительности, а не тревог. Ничего не предвещало кошмара, но он к нему пришёл.

Он шёл по чёрной земле и смотрел на свои босые, грязные ноги, окутанные белым, но таким прозрачным туманом. В них не было ничего интересного и примечательного, просто, прямо и по сторонам глаза глядеть боялись, как ноги страшатся волка в лесу.

Во сне он не знал, кто он – Арлстау или Данучи, но владел ощущением, что совершил глупейшую и, одновременно, важнейшую ошибку своей жизни, и её не дано исправить, как бы ты не владел искусством исправления!

Ошибка терзала взглядом со всех сторон, и в каждой стороне не было ни одного сторонника художника. Художник был совсем один в этом сне.

Пока был один, сон был достоин стать записанным. Но, стоит ли записывать то, что будет дальше, или это будет одним и тем же, что просить Бога о наказании?!

Услышал жуткое рычание, остановился и начал оглядываться по сторонам. Голодные волки окружали со всех сторон, как в той странной истории про мальчика и обиженного волка, но тогда мальчик их, хотя бы видел, а сейчас они взгляду не доступны, и это усиливало страх.

Туман скрывал их, но волки скрываться не желали. Рычание, то тут, то там, то вдалеке, то будто бы под ухом.

Затем один из рычащих бросился в горло художника, но тот увернулся и ударил ножом, который откуда-то взялся в бессильных руках.

Нож это слишком мало, когда против тебя стая. Хотя, откуда ему знать, стая здесь или одичалый, старый волк?! Туман скрыл от него эту истину и с каждой секундой становился гуще, превращаясь в дым. От дыма резало глаза, и лёгкие отчаянно пытались прокашляться.

Художник отвлёкся на ненужную мысль, и прыжок волка застал врасплох. Пасть вцепилась в его руку и одним рывком оторвала кисть. Боль была сильнее, чем наяву, где ты можешь, просто, потерять сознание…

Волк снова исчез в тумане, а художник терял себя от боли, которая пообещала не стихать. Кровь хлестала фонтаном и забрызгала всю темноту и туманность. Ноги пятились назад, но из-за густоты тумана не ясно – отступают они в безопасность или тянутся в зубы врага.

Босой ногой он наступил на собственную руку и поскользнулся, а волк воспользовался моментом – совершил второй прыжок и вырвал ему вторую кисть.

Художник кричал от боли, как сумасшедший, а мыслями молил голодного волка не быть таким жестоком и добить его, съесть, раз больше мяса нигде не нашёл.

«Убей меня!», – рыдая, содрогался он словами, когда мысли оказались немощны. И вот он, наконец, третий прыжок, и ноги творца подкосились.

Художник ждал, когда волк вонзит клыки в его горло, но тот, словно наслаждаясь победой, растягивал её удовольствие. Прижал лапой к земле и любовался животным страхом в глазах человека.

«Ну же, убей!», – прорычал сквозь боль художник. «А зачем?», – удивил его ответом волк.

Затем раздался выстрел, и голова волка разлетелась на куски, а