Пожарная застава квартала Одэнматё - Дмитрий Богуцкий

— Хороши, молодцы! Хороши! Мы это дело, при случае, обмоем!

Я обещал за всех, что да, конечно обмоем, лучшего сакэ нальем по такому делу.

Лодочник Торадзаэмон дожидался нас у пристани.

— Так что там? — спросил он, когда мы с настоятелем садились в его лодку.

— Отдали, — отозвался я.

— И, что с ним будет?

— Его уничтожат, — произнес настоятель Окаи, сцепляя пальцы рук в тугой замок, от пальцев даже кровь отлила. — Я не знаю как, не знаю, как скоро, но его не оставят существовать на земле.

— Хорошо, — отозвался Торадзаэмон, отталкиваясь от каменной кладки причала. — Это хорошо.

Вслед за нами остальные садились в лодки и отплывали. Канкуро взял в свою лодку Нагасиро и мальчишку Кинтоки, — вот же проныра, везде поспел! К причалу у Рыбного рынка мы вернулись почти одновременно.

— Я приглашаю всех присутствующих на всенощное очистительное бдение, — объявил настоятель Окаи. — И вас, почтенный Торадзаэмон. Если кто-то пригласит явиться досина Мацувака, я буду крайне обязан.

Все с гулом поблагодарили и обещали быть.

Жаркий день уже клонился к вечеру. Улицы очистились, ожидая появления толп прохожих уже после заката.

Мы направились к храму Кэйтёдзи, и сотни внимательных глаз провожали нас по пути.

А около храма в тени круглого желтого зонтика нас ожидала таю Магаки, крайне по-простому одетая, в сопровождении только одной скромной служанки. Откуда она здесь?

Все раскланялись.

— Дама Магаки. Что вас привело к нам? — вежливо спросил настоятель Окаи.

— Моя подруга Онсэн очень плоха, — отозвалась дама Магаки. — Я пришла заказать моление за здравие…

— Конечно, — отозвался настоятель Окаи. — Я сделаю все, что требуется. Прошу, проходите.

И мы вошли в храм Кэйтёдзи в час, когда вечернее солнце все окрашивает алым.

В храмовом саду бегонии роняли сухие листья на горячую землю.

Настоятель Окаи начал очищение в те минуты, как солнце угасло за горами. Только вершина Фудзи сияла розовым в темном небе. Но угасла и она.

— Прекрасное зрелище, — вздохнул Канкуро рядом со мной, озирая последние следы заката с террасы храма. — Нагасиро рассказывал, что две последних ночи вы провели в бодрящем ознобе от страшных историй при свечах!

— Не скажу, что в ознобе, но бодряще, — согласился я.

— Это что-то новенькое! Нужно будет повторить! — загорелся Канкуро. — Как жаль, что меня рядом не было.

А затем прибыли Мацувака, Сакуратай, Окасукэ, и мы прошли вслед за ними в духоту главной залы, где была уже куча народу. Для нас расчистили место на полу.

Четыре восковых счетных свечи, уже как водится, горели перед алтарем. Я почувствовал себя так, словно никуда и не уходил.

По окончании очищения, когда унесли воду и воскурили благовония, большинство присутствующих разошлись, осталась только дама Магаки со служанкой, я и Канкуро, которому было просто любопытно и он никуда уже сегодня не спешил. И настоятель Окаи отслужил за здравие больной и принял более чем щедрое пожертвование в платке из рук служанки.

— Может быть, чаю? — предложил настоятель, и мы какое-то время пили чай из деревянных липовых чашек. Я улавливал аромат, доносившийся от дамы Магаки, — жасмин с корицей.

Надо что-то сказать. Нельзя же просидеть все это время рядом с нею и ничего не сказать.

— Как там доктор? — спросил я. — Справляется?

— Доктор хорош, — кротко отозвалась дама Магаки, не поднимая взгляд, пряча горячую чашку в широком рукаве.

Канкуро искоса глянул на меня, коротко улыбнулся.

— Мне редко удается провести время в обществе столь утонченных дам, — этот дамский угодник кивнул даме Магаки и служанке ее, отчего та, смутившись, зарделась. — Моя жизнь полна ограничений, мой труд строг и так редко удается провести часы в покое и умиротворении. Тем более я счастлив провести этот душный вечер в столь восхитительном обществе.

Дама Магаки коротко, хотя и благосклонно улыбнулась таким речам, а служанка ее совершенно смутилась.

— Вы же наверняка наслышаны о дивном старинном обычае, принятом в давние времена в этой умиротворенной почти сельской местности, — продолжал плести свои речи этот медоуст. — В летнюю жару, под сводом этого, именно этого храма собираются мастера страшных историй со всей округи и рассказывают их друг другу, покуда не угаснут свечи, и только холодный ужас облегчает течение жаркой ночи.

— Да что вы говорите! — поразилась служанка и, смутившись, скрыла рот рукавом. Дама Магаки, подняв взор, в легком недоумении следила за игрой сего лицедея.

— Славный обычай предписывает начинать свой рассказ самому молодому из присутствующих, — захлопнул ловушку этот хитрец.

— Это я, что ли? — поразилась служанка, коснувшись пальцами кимоно на своей груди. — Ах, оставьте, молодой господин, что я знать могу? И неужто не вы здесь самый молодой?

— Я мужчина в расцвете лет, — довольно упер в бедро свой сложенный веер Канкуро. — Цвет моего лица обманчив, ведь я привык к переменам облика. И я знаю, что вам, несмотря на юность, есть что рассказать, да так, чтобы мороз по коже!

— Ох, ну что вы! — совсем смутилась служанка. — Разве так можно?

— Таков обычай, — веско заявил Канкуро, наклоняясь вперед. — И не нам его нарушать.

— Ну, может, я и знаю что-то такое и могу рассказать, — мило смущаясь, сомневалась служанка, — но разве что хозяйка мне позволит…

— Расскажи, Окими, — соизволила дать свое соизволение дама Магаки.

— Конечно-конечно! — в восторге подхватил Канкуро. — Расскажи, Окими! Расскажи нам все!

— Ну, если вы настаиваете, — служанка смущенно спрятала ладони под согнутые колени. — Я знаю только одну такую историю. И это не совсем история. Это… Впрочем, не важно. Это история. История о священном кото, обтянутом шкурой кошки-оборотня.

Глава 16. Кото из шкуры кошки-оборотня

Кото — древняя островная цитра, тыквенный резонатор которой испокон веков — чтобы добиться прелестного мяукающего звука — обивают кошачьей шкурой. С таким кото Окими и прибыла в столичный публичный дом на праздничный пир, обернувшийся тем жутким громким убийством.

Окими встретили в доме холодно: совсем юная девчонка, проданная родителями за долги в веселый столичный квартал, не нуждается в теплом приеме — посидит на холодных досках комнат для прислуги. Может, и будет когда-нибудь от ее крестьянской музыки какой-то