Фантастика 2025-58 - Евгения Букреева

Веру Ледовскую. Перед глазами замаячило её лицо, которое можно было бы назвать красивым, если бы не надменный, чуть выдвинутый вперёд подбородок и колкие упрямые глаза. Вера всегда его ненавидела и презирала, и, если б не Ника… Чёрт, Ника Савельева… Внутренний голос, поймав его на этой мысли, тут же насмешливо отозвался: «А потом уберут и Савельева».

— Да хоть сто Савельевых, — Сашка это почти выкрикнул, но уже без прежней уверенности в голосе.

И его внутренний оппонент (кто он? возможно, совесть) громко захохотал.

Сашка почувствовал себя бесконечно одиноким. Когда-то у него были друзья, и пусть некоторые из них ему не сильно доверяли, как та же Вера, но ведь остальные-то вполне. Марк Шостак. Или Митя Фоменко (старший из братьев, Лёнька, с ним всё же держался несколько настороженно). И Ника… У него была Ника. И она всегда принимала его сторону. А теперь…

Теперь у него есть Оленька, девушка, к которой он ничего не чувствует, не может ничего чувствовать, и в доме Рябининых ему отводится роль комнатной собачонки, которую можно почесать за ушком, а надоест, так пнуть ногой — не жалко.

Сашка закрыл глаза и представил красивое, с безупречным ровным румянцем Оленькино лицо. Кукла, фарфоровая кукла, у них в музее в Башне такие были. Непонятно только зачем их там держали, ведь в музее были собраны знаковые вещи, призванные установить связь с ушедшей под воду землёй и с теми историческими эпохами, которые оставили свой след. А что такого знакового в фарфоровых куклах? Может быть, какие-то из них принадлежали первым поселенцам, а потом их сдали в музей. Наверняка так и было. Скорее всего, эти фарфоровые красавицы с круглыми и пустыми голубыми глазами украшали чьи-то гостиные на верхних этажах, восседали надменно за стеклянными дверцами элегантных сервантов и шкафов-витрин.

Теперь, после знакомства с Рябиниными, Сашка понимал, что на верхних уровнях жизнь отличалась от того, что было внизу, в разы. Все эти огромные, под завязку забитые антиквариатом квартиры, буфеты и комоды из цельного массива дерева, обитые бархатом диваны, подсвечники и канделябры, мягкие пуфики, оттоманки на кривых ножках и кровати с коваными спинками, приятный на ощупь текстиль, шёлковые декоративные шнуры, изящно подхватывающие занавески, личные библиотеки со шкафами, где на переплётах книг, которые вряд ли кто читал, золотом сверкали тиснёные буквы, часы на бронзовых слонах-подставках, фарфоровые безликие пастухи и пастушки — все эти мелочи и не мелочи прямо кричали об особенности и исключительности их владельцев. Но ведь не все они здесь наверху были такими, не все…

Оленькино красивое лицо, стоящее у него перед глазами, дёрнулось, пошло рябью, и сквозь него, чётко и уверенно проступило другое — не такое красивое, с неправильными чертами, с большим, растянутым в улыбке ртом и чуть вздёрнутым носом, тонкое и узкое, усыпанное золотом веснушек — Никино лицо. Живое и смеющееся.

Сашка открыл глаза, постоял, пытаясь отогнать от себя прочь дурацкие навязчивые мысли, а потом обессиленный опустился на кровать.

Он должен пойти к Савельевым. И всё рассказать. Всё, что слышал. Нике рассказать — она поймёт. Даже несмотря на то, что между ними произошло, у Сашки отчего-то не возникало никаких сомнений, что Ника его выслушает. Выслушает и… поможет.

* * *

Она была дома. Открыла ему дверь, и Сашка, уже привыкший к затхлости Рябининской роскоши, почувствовал, как его сбивает с ног — свет, и яркое, рвущееся на свободу солнце, и свежесть, и огромное пространство ничем не загромождённой Савельевской гостиной-прихожей, и Никина открытая улыбка, не картинно-выхолощенная, тысячу раз отрепетированная, а живая и настоящая и оттого может чуть некрасивая, но против воли притягивающая взгляд.

— Это ты? — улыбка на её лице погасла, а большой рот скривился, расползся в гримасе презрения и разочарования. Она явно ждала не его, и её улыбка предназначалась другому, и Сашка догадывался, кому.

Ника загородила ему вход, словно не желая, чтобы он проходил. На её лице проступили неровные красные пятна, как всегда, когда она нервничала, и она сказала быстро и зло:

— Что ты здесь делаешь? Чего припёрся?

Сашка опешил. Непонятно, чего он ждал. Что его примут здесь с распростёртыми объятиями? Что за нелепая уверенность?

— Ника, здравствуй, — он неловко поздоровался, пытаясь собрать воедино рассыпавшиеся слова, которые он заготовил, пока шёл сюда.

— Что тебе надо? Какого чёрта? Ты дверью что ли ошибся?

— Ника, я…

— Адрес забыл, да? — она презрительно сощурилась. — Своей новой подружки. Хочешь, подскажу? Уж, извини, отвести туда сама не смогу, но расскажу, как добраться. Прямо подробно распишу, чтобы ты больше не заплутал опять ненароком.

— Ну зачем ты так? — сказал он и тут же прикусил язык. Этого говорить, явно, не стоило, потому что Ника тут же взвилась.

— Что так? Ну? Что, мне надо было обрадоваться, на шею, может, скажешь, ещё броситься тебе от превеликой радости. Наконец-то Сашенька пришёл, почтил меня своим присутствием. Да ты вообще никто! Пустое место! Давай проваливай к своей новой подружке, вы друг друга стоите.

Сашка стоял, как оплёванный. Всё, что Ника сейчас говорила, вернее, выкрикивала ему в лицо, было справедливо. И он это заслужил. И тем не менее, именно такого он от неё не ожидал. Сашка покраснел, но всё равно попытался прорваться через поток её злых и обидных слов.

— Мне нужно поговорить с тобой…

— А мне не нужно. Мне вообще от тебя ничего не нужно. Думаешь, я тебя любила что ли? Да? Так ты думаешь?

— Ника, я…

— Да ты мне никогда и не нравился по-настоящему. Можешь считать наши с тобой отношения актом доброй воли с моей стороны. Очень доброй воли.

Она деланно расхохоталась, глядя Сашке прямо в лицо. Он понимал, она просто мстит ему за то унижение, что испытала, пытается сделать больно, и у неё получается.

— Прости меня, пожалуйста, — пробормотал он.

— Покаяться что ли пришёл? Напрасно. Мне твоё раскаяние не нужно. Иди кайся в другое место. А ещё лучше, — она криво усмехнулась. — Делом докажи, что ты не последний мудак.

— Каким ещё делом? — он вконец растерялся.

— А я почём знаю каким. Вон иди сплавай на заброшку, поднимись на самый верх и сбросься вниз головой, чтоб наверняка.

— Ника, ты так меня ненавидишь, что вот даже так…

— Да как так? — зло выкрикнула она. — Как так? Ты что не знаешь, какие дела можно делать, кроме как доносить на всех? Что, у нас в Башне дел мало? Сейчас все, и старшеклассники, и студенты, волонтёрами записываются к Анне в хоспис. Там работы невпроворот, там