Пустошь, что зовется миром - Аркади Мартин

Ознакомительный фрагментподнимались торчком и ложились пугливой волной, словно ее собственная неврология осторожно прикасалась к ней. Это тоже не входило в элементы имаго-подготовки, не было тем, что ожидаешь от процесса, когда человек получает живую память и жизненный опыт другого, частью которого становится. Ничто в образовании Махит не говорило ей о странном благе обитания в одном теле с… другом.

<Сентиментальность не способствует ясности мысли>, – сказал Искандр.

С невыносимо докучливым другом.

Заразительный смех и злобный шип боли в локтевом нерве. Теперь эта боль не всегда была мерцающей. Иногда болело по-настоящему.

<Итак. Мы испуганы, и мы в ловушке, а поскольку ты не собираешься покидать станцию, как герой какого-нибудь комикса вроде того, что ты купила… Что мы с тобой будем делать, Махит?>

Она села, прижалась спиной к удобной внутренней кривизне ее капсулы. «То, что нам следовало сделать, когда мы только вернулись, Искандр. Я думаю, мы должны сказать Декакел Ончу, что ее послания к тебе все-таки были прочитаны».

И она опять почувствовала себя живой – проснувшейся настолько, насколько ни разу не была после возвращения на Лсел. Быть проснувшейся в равной мере означало быть испуганной и восторженной. Она наблюдала примечательное сходство между тем, как искали риска их с Искандром способности; она всегда исходила из того, что это является необходимым предварительным условием для ксенофилии, которая влюбляла человека в культуру, медленно поедавшую культуру ее собственного народа. Но, может быть, дело было в чем-то более простом, в глубинном «не живется спокойно».

<Значит, ты все-таки решила быть политиком>, – сказал Искандр, и его тон был так близок ее мыслям, что между имаго и наследником не осталось никакого пространства – знак будущего размытия границ. На его слова отозвалось одно из ее собственных воспоминаний: Двенадцать Азалия в ее посольских апартаментах в Городе, до того как все начало идти наперекосяк, до того как он погиб. Обращается к ней: «Значит, ты все-таки тоже политик».

«Лепесток», – подумала она с нежной скорбью. Нет, она сама его так не называла, это было ласковое прозвище, которое Три Саргасс дала человеку, названному в честь розовой экстравагантности одного цветка.

«Да, пожалуй, я решила быть политиком».

* * *

Это был не язык. Капитан «Острия ножа» в этом отношении оказался прав. Сигналы, посланные с вражеского корабля, перехваченные и записанные, могли быть плохой помеховой реакцией, воздействием космической радиации, усиленной до резкого треска. По крайней мере, так показалось Девять Гибискус, неопытной в подобных делах. Резкий, уродливый шум с намеком на грядущую головную боль; шум заканчивался криком, имевшим неприятный, маслянистый, обволакивающий язык привкус, который вызывал у нее тошноту. Синестезия не принадлежала к числу обычных неврологических странностей Девять Гибискус, а звук, который вызывал у людей аналогию со вкусом, был в лучшем случае неприятным, в худшем – выраженно болезненным.

Тем не менее она два раза прослушала его, подтверждая для себя, что «Острие ножа» был прав относительно пауз в треске: даже если это не было языком, это было реакцией на то, что делал «Острие ножа». Значит, это коммуникация, та или иная ее разновидность. Она вызвала к себе Двадцать Цикаду в третий раз за день. Когда звук набирал высоту и громкость, ее адъютант морщился и прикрывал рот ладонью, глотал подступившую к горлу тошноту. Он всегда был чувствительнее к окружающей среде, чем Девять Гибискус. Она запоздало пожалела, что заставила его слушать это.

– …не могу, – сказал он, овладев собой, – представить, что их рты имеют приятную форму, если они говорят вот так.

Девять Гибискус пожала плечами, вернее одним, опустив и затем подняв его.

– Они могут использовать искажатель. Или это машинная коммуникация, связь двух кораблей…

– Или они могут быть разговаривающими между собой машинами.

Она подумала, что, может быть, Двадцать Цикаде это придется по душе: машины, время от времени разговаривающие между собой способом, который тревожит человеческий гомеостаз, а не нечто органическое, которое может привести к повреждению другой органики с помощью речи. Если бы не дефицит времени – который еще усугубился теперь, когда она через час ждала Шестнадцать Мунрайз для стратегического снятия остроты в политических отношениях за обедом, – она бы спросила у него. Но вместо этого она сказала:

– Сомневаюсь. Плевок, сожравший тот «Осколок»… Слышишь? Я уже называю его плевком. Слишком органическое вещество. Это не машины.

– Вы этого не знаете, – сказал Двадцать Цикада, и она кивнула.

– Я ничего не знаю. Нам нужен лингвист. Кто есть у нас на борту для переводов?

Двадцать Цикада откинулся к спинке стула, сплел пальцы за ровным куполом своей головы и крепко сомкнул веки, сверяясь с внутренним списком персонала. У него всегда была хорошая память на такие вещи.

– Квеквелиху Четырнадцать Шип – именно она и была на «Острие ножа». Но она переводчик, а не лингвист. Языки Внешнего Кольца. Она из ваших недошпионов, состояла в наземной команде в Каураане. Умная, но я думаю, что ее ум позволяет ей работать с людьми, а не со всяким не знаю чем.

– Только не она, – сказала Девять Гибискус. – Мне нужен кто-нибудь без каких-либо предубеждений, кто не слышал прежде про эту передачу сигнала.

Четырнадцать Шип была одним из недошпионов – настоящих шпионов у нее не было, если не считать самого Пчелиного Роя. Те, кто состоял в Третьей Ладони – «политические офицеры» на военном жаргоне, разведывательное подразделение министерства войны, – не принадлежали к сорту людей, которых какой угодно капитан Флота держал при себе для каких-то целей. Четырнадцать Шип была одним из ее солдат, которых она выбрала за мягкую харизму, знание языков, способность становиться незаменимыми. Обычно это был кто-то в звании квеквелиху, не командный состав, но самый высокий уровень неофицерских званий для специалистов. Кто-то достаточно гибкий для независимой работы, но при этом достаточно крепкий физически для несения службы; как металл, который не становится хрупким, когда его сгибают. Иногда люди такого рода могут разговаривать с варварами так хорошо, что те забывают о тейкскалаанском происхождении своих собеседников, а вспоминают об этом, когда уже слишком поздно. Четырнадцать Шип специализировалась на варварах. Не на инородцах, не на чем-то, не только не цивилизованном, но и до человека не дотягивающем.

– Кто еще?

– Я мог бы пригласить остальную каураанскую команду…

– Мне не нужен человек, который может вызывать доверие у людей, Пчелиный Рой. Мне нужен тот, кто может говорить с инородцами, не открывая рта.

Двадцать Цикада снова прикрыл ладонью рот, но на сей раз, чтобы скрыть смешок.

– Тогда и вы не подходите, мой яотлек. Ведь вам доверяют только люди.

Ее люди и в самом деле доверяли ей. Десятый легион доверял ей, был готов умереть за нее, как она была готова умереть за них, – это был капитанский договор. Остальная часть этого Флота? Пока нет. Не с Шестнадцать Мунрайз и ее письмом с выражением неудовольствия, уже прокладывающего путь в другие легионы. Девять Гибискус не могла привлечь переводчиков из других легионов, в этом она была почти уверена, пока не узнает о планах Шестнадцать Мунрайз и о том, как далеко все это могло зайти. Она не любила работать на неустойчивой почве без министра войны, к которому можно обратиться в крайней ситуации. Но, возможно, она слишком уж привыкла

---

Конец ознакомительного фрагмента Купить полную версию книги

---