Беззаветные охотники - Greko

— Что за глупость? Он же любого тут зарежет, не задумываясь.

— Тут такое практикуется — чеченцев принимать. Кто в крепость приходит без оружия и с добрыми намерениями, тех пускают без вопросов. Вы бы, унтер, смирили гордыню и нашли с ним общий язык. Нам с местными лучше добрососедствовать. Всегда пригодится. Нам нужны проводники и лазутчики.

Вася скептически оценивал шансы на помощь от Вахи. А то, что у него ножны пустые, за это нужно сказать спасибо самому себе. Кинжал Вахи лежал вместе с остальной добычей, которую Милов, по совету Парфена Мокеивича, рассчитывал сбагрить заезжим «фазанам». Их наплыв ожидался в начале следующего года. Весной планировался новый поход. Только неизвестно еще, куда.

Но переводчик из кумыков носил чин прапорщика и спорить с ним не стоило. И также доказывать, что из Вахи такой же мирный горец, как из Васи — балерина.

— Надо — значит, надо, — кивнул Вася.

— Вот и прекрасно. Я пойду, а вы поболтайте, кунаки, — подколол унтера прапорщик, удаляясь.

— Ну, и чо тебе надо? Ты скажи, скажи, — буркнул Вася, разглядывая наглого чеченца. — Знаю я, чего хошь. Кинжальчик взад, да?

Милов сам сказал и сам рассмеялся от своей незатейливой игры слов. Сразу припомнил старый анекдот про «национальное, остренькое».

Ваха, конечно, шутки не понял, но смех поддержал. И тут же знаками подтвердил Васину версию. Дураком нужно быть, чтобы не понять, чего хочет человек, тыкающий пальцем в пустые ножны.

— Баран бакшиш! — попробовал Ваха договориться.

— На черта мне твой баран⁈ Украдешь ведь, а мне расхлебывай!

Ваха состроил просительную рожу. Вышло смешно. Тот еще жалобщик! Встретишь такого темной ночью, сразу доставай свой горлорез. А за неимением оного — кошелек.

— Черт с тобой! — вдруг смягчился Вася. — Жди здесь. Сейчас принесу.

Унтер быстро смотался в казарму и вернулся с кинжалом. Ошибиться было трудно. Вахин «ножичек» был единственным без ножен.

При виде своего кинжала в Васиных руках, чеченец зашелся в восторге.

— Дай сюда ножны! — рявкнул на него Милов и показал, что ему нужно.

Ваха отстегнул ножны и отдал без споров.

Вася вложил кинжал в ножны и туго примотал к ним рукоятку прихваченной веревочкой. Только после этого отдал. Он еще с ума не сошел давать чеченцу обнаженный «холодняк» вблизи от своей тушки. Кто знает, что у того на уме?

Свежеиспечённый кунак оценил. Два воина, они понимали друг друга без слов. А Вася заслужил его уважение и своим рыцарским поведением, и проявленной смелостью в бою, и своими навыками солдата. Добрый кунак у него появился в русской крепости!

— Бакшиш? — с надеждой спросил он.

Вася задумался. Ткнул пальцем в обувку чеченца.

— Япрякъ? Чувяк?

— Во-во! Чувяки мне принеси.

Унтеру была нужна нормальная обувь, а не тяжелые сапоги, чтобы шастать по лесу. Еще во время своего побега из рабства он оценил удобство чувяков из сафьяновой кожи. Правда, для зимнего времени годились они плохо. Когда в горах выпадал снег, чеченцы даже прекращали свои набеги, опасаясь отморозить ноги. Но как говорится: за неимением гербовой пишем на простой. Вася считал, что для скрытного перемещения лучше он ничего не найдет. Вообще, было бы неплохо разжиться нарядом горца, чтобы в случае внезапной встречи сойти в первый момент за своего. Об этом стоило подумать!

— Якши, якши, Ивась! — радостно закивал Ваха и добавил по-чеченски. — Папаху и бурку тебе принесу! За родовой кинжал ничего не жалко!

— Как ты меня назвал⁈ — вмиг вызверился Вася. — Я Василий, не Ивась! Запомни, гололобый!

— Якши, якши! — забормотал чеченец и с трудом повторил. — Василий!

Коста. Фрегат «Браилов», Севастополь — рейд Бююкдере, февраль-март 1839 года.

Мне выпало на собственной шкуре испытать всю степень благодарности Черноморского флота. В том смысле, что эту самую шкуру холило, нежило, чесало и гладило множество моряцких рук, начиная от младшего юнги и заканчивая великим и ужасным адмиралом Лазаревым.

Мы проделали тяжелый месячный путь из Тифлиса в Крым в объезд Азовского моря. Немного пришли в себя в гостях у Марии. И тут же поспешили в Севастополь, где нас поджидал практически новенький 44-пушечный фрегат «Браилов». Он был спущен на воду в 1836 году. В практических плаваниях меньше года. Командовал им мой знакомец, который встречал меня у Туапсе, капитан-лейтенант Николай Федорович Метлин. Он снова обрел собственный корабль. Отличился при высадке десанта в Цемесской бухте.

— Константин Спиридонович! Вам с супругой отдаю свою каюту. Даже не спорьте! Была бы моя воля, поместил бы вас в адмиральскую! Но там устроили чиновников Министерства Иностранных дел — членов делегации, к коей вас прикрепили.

— Помилуй бог, Николай Федорович! Как же мы вас так стесним?

— Не впервой, — отмахнулся капитан. — Я в плаванье и сплю-то урывками, не раздеваясь. Поступи я по-другому, весь флот меня бы не понял. Перед вашим прибытием чуть не драчка вышла между нижних чинов за право стать вашими вестовыми. С трудом отобрали двоих!

Сметливыми и шустрыми оказалась эта парочка матросов. Вмиг распределили наши вещи. Да так удобно, что все оказалось, вроде как, под рукой. Один из них, Фадеев, мне хитро подмигнул:

— Пожелает ваша супруга нормально помыться, вы мне только моргните. Притащу вам из трюма пресной воды. Ребята порешили вам из своей доли выделять во время всего плавания. А не хватит — сопру!

— Линьков не испугаешься?

— Кто на баке не бывал, тот моря не видал! — лихо и бесшабашно ответствовал вестовой.

Большая софа, зажатая между шкафом и переборкой, явно выигрывала у всех тех спальных мест, которые мне ранее доставались на кораблях. Так и хотелось ее испытать вместе с Тамарой на предмет устойчивости к «качке». Но нас ждали в кают-компании. Двадцать офицеров фрегата жаждали познакомиться с «чемпионом» Черноморского флота, не дожидаясь выхода в море.

Я, признаться, уже устал от флотских банкетов. Один прием у Лазарева чего стоил! После парадного обеда, состоявшего преимущественно из тостов в мою честь, он отвел меня в кабинет.

Адмирал был в курсе моих неприятностей и не скрывал своего разочарования.

— Раз Государь так решил, так тому и быть. Но я своего обещания не забыл. Говори, чем тебе отплатить?

— Михаил Петрович! Лишь об одном прошу: не оставьте своим попечением Балаклавский батальон! Боятся греки, что его расформируют.

—