Унесённые временем - Геннадий Петрович Авласенко

– Ты, Алексашка, особо не мудрствуй! – словно прочитав Санькины мысли, крикнул от костра Феофан. – Сполосни, потом песочком продрай и вновь сполосни. И будет с него!

Санька так и поступила. Причём, выдраила котелок на совесть (и песком его прочищала, и травой протирала… и так несколько раз). А, вернувшись к костру, принесла с собой полный котелок воды, увидев которую, Феофан одобрительно крякнул и тут же принялся пить.

– Хочешь стать послушником, Алексашка? – спросил он Саньку, поставив котелок на траву. – А потом, Бог даст, и в настоящие монахи определишься, когда в возраст войдёшь…

И тут Санька поняла, что ей надо делать.

Надо отыскать Ивана!

«Машина времени», возможно, сейчас у него, и если у Ивана хватило ума хорошенько её припрятать от посторонних глаз, тогда…

Тогда у них ещё остаётся шанс вернуться.

Домой, или в будущее… куда угодно, только подальше от страшного этого времени!

Но даже если «машины» у Ивана нет – всё равно Саньке просто необходимо его отыскать! И как можно скорее!

– Я брата ищу, – сказала она, умоляюще глядя на монаха. – Иваном кличут. Он немного старше меня и повыше будет, но одет очень похоже. Вы его сегодня не встречали?

– Не встречал, – сказал Феофан, подкидывая в костёр последние сучья. – А давно с ним разошлись?

– Вчера, – сказала Санька, потом подумала немного и добавила: – Точнее, позавчера…

– Теперь легко потеряться… – вздохнул Феофан. – Тёмное время, страшное! Наказует нас Господь за грехи наши тяжкие! За Иоанна государя грехи… за грехи Бориса, царя суетного, неправедного… – он замолчал, неожиданно строго взглянул на Саньку. – Самозванец, за царевича Дмитрия себя выдававший, год почти в Москве царствовал… слыхал небось о таком?

– Слышал немножечко, – сказала Санька, навострив уши. – А сейчас кто в Москве царствует?

– Сейчас – царь боярский! – понизив голос почти до шёпота, сказал Феофан. – Шуйского Василия бояре с крыльца кремлёвского царём выкликнули, да Бог всё видит! И в наказание нам ещё одного самозванца послал. И иные бают, что прежний самозванец смерти избежал, чур меня, чур!

И, замолчав, Феофан истово перекрестился.

– А сам-то ты крещёный, Алексашка? – неожиданно строго спросил он Саньку. – Али в басурманской вере какой?

– Крещёный! – сказала Санька. – В прошлом году крестили!

На этот раз Санька сказала чистую правду, но тут же сообразила (с опозданием, правда), что лучше бы ей соврать. У них тут, наверное, всех крестят сразу же после рождения…

– А крест на тебе есть? – всё так же строго поинтересовался Феофан.

Санька торопливо полезла рукой под тенниску и вытащила из-под неё маленький нательный крестик на цепочке.

– Вот!

Она боялась, что Феофан сейчас примется рассматривать её крестик и что-то такое неправильное в нём обнаружит, но монах лишь удовлетворённо кивнул головой. Облегчённо вздохнув, Санька вновь спрятала крестик под тенниску.

– Ты не серчай, Алексашка, что на слово тебе не поверил! – пророкотал Феофан. – А молитвы какие знаешь?

– Разные.

Санька не знала ни одной из молитв и даже не представляла, как будет выкручиваться, ежели Феофан сейчас попросит (или прикажет, что, впрочем, одно и то же) прочитать хотя бы «Отче наш».

Но монах на этот раз, кажется, поверил Саньке на слово. И принялся укладываться спать, положив под голову котомку.

– Тяжёлая плеть у боярина… – пробормотал он, ворочаясь с боку на бок. – До сих пор плечо огнём горит…

Санька вдруг вспомнила, как хлестал Феофана расфуфыренный молодчик в кольчуге, а тот, под издевательский хохот остальных всадников, лишь униженно кланялся и просил о пощаде.

И хоть принял удары Феофан именно из-за неё, Санька вдруг с удивлением почувствовала, что не испытывает к монаху за этот его самоотверженный поступок ни малейшей даже благодарности. Лишь жалость какую-то непонятную, да и ту с изрядной долей презрения…

А Феофан тем временем перестал ворочаться и, кажется, даже задремал. Тогда и Санька принялась укладываться на ночлег, выбирая местечко повыше и посуше.

– Ты, Алексашка, ежели продрог, ползи ко мне! – сонно пробормотал Феофан. – Вдвоём, оно куда как теплее будет…

«Ага! – мысленно ответила ему Санька. – К тебе?! Разбежалась!»

Вдвоём и в самом деле было бы теплее, но Санька всё же решила держаться подальше от непонятного этого монаха. Улёгшись в траву, спиной к догорающему, но всё ещё немного согревающему костру, она свернулась калачиком и постаралась поскорее уснуть.

Но сон всё никак не шёл и не шёл к Саньке. Вместо него приходили мысли, большей частью невесёлые и даже печальные.

Например, Санька вдруг вспомнила о маме. И подумала, как ужасно будет, если они больше никогда уже не встретятся. Никогда… какое это страшное слово!

Потом Санька представила себе весь тот переполох, что поднимется в деревне, когда обнаружится, наконец, их с Иваном исчезновение. Вернее, оно уже обнаружилось, и их ищут сейчас везде: и в лесу, и возле озера, и, конечно же, в самом озере… и в поисках этих задействована полиция, а может даже армейские подразделения десантной воинской части, расположенной за пять километров от деревни. И мама с безумными заплаканными глазами вторые сутки не отходит от телефона в ожидании хоть каких-либо известий… впрочем, у тёти Клавы точно такие же безумные выплаканные глаза, и она тоже всю ночь напролёт торчит у телефона.

И вновь и вновь, всё ещё на что-то надеясь, мама набирает номер Санькиного мобильника… и снова, в который уже раз, слышит пугающе-бездушную фразу автоответчика: телефон абонента, мол, выключен или находится в настоящее время вне зоны досягаемости…

С ума сойти можно!

А впрочем, ежели сейчас всего лишь год тысяча шестьсот седьмой, то ни мама, ни тётя Клава ещё и не родились даже… и даже их прадедушки и прабабушки не появились ещё на свет божий.

Это соображение, как ни странно, немного успокоило Саньку. А ещё её поддерживала надежда отыскать всё же Ивана, может даже завтрашним утром… и с этой вот последней своей надеждой Санька, наконец-таки, вначале задремала, а потом и крепко уснула.

Глава 5

Ночью Санька страшно продрогла, но, как не странно, так и не смогла проснуться окончательно. Она сопела, бормотала что-то совершенно невнятное, временами ворочалась со стороны в сторону, тщетно пытаясь завернуться поплотнее в коротенькие полы джинсовой курточки. А потом ей внезапно стало тепло и уютно, и обрадованная Санька вновь крепко уснула и проснулась уже поздно утром, когда солнце, поднимаясь над холмами, стала светить ей прямо в глаза.

Открыв глаза, Санька увидела, что укрыта с ног да головы