Каторжник - Дмитрий Шимохин

Эх, сударик да соколик, не знаешь ты жизни-то нашей кандальной! Тебе эти железки до самой Сибири переть, такую тягу. Подумай-ко, есть ли разница тебе — полпуда на себе тащить, двадцать фунтов то бишь, или, скажем, всего шесть?

Чуть меньше трех килограмм — быстренько перевел я для себя в привычные меры.

— Ух ты! — не удержался я от возгласа изумления. — Это такая разница⁈ Вот же ж…

— Ты, сударик да околик, такими словами не разбрасывайсси! — обиделся Фомич. — Тут за лишнее слово язык-та вмиг могут подрезать!

— Так, ну и что там с кандалами? Где их взять-то, «легкие»?

— Тут, дело такое: есть кандалы старого обрахзца, их наш брат таскает ишшо со времен государыни Екатерины, а есть новые, «газовские» — вот оне-то легкие, как пух! И вот, выходит так, что старые-то нам забесплатно выдают, а ежели хочешь идтить на всех кондициях с газовскими кандалами — то надобно конвой-то уважить!

Услышав такое, я только скривился. Коррупция, мать ее! И в моем времени, и за сто пятьдесят лет до этого — все одинаково, ничего не меняется… Только здесь, похоже, она возведена на какую-то прям недосягаемую высоту…

— Наверно, дело хорошее, только где же его взять, целковый-то? — хмыкнул я задумчиво.

— Да я вас умоляю! Это сущие гроши, честное слово! — раздался вдруг над ухом голос с характерным еврейским выговором.

Я покосился назад и глянул на одного из новеньких, которых в Нижегородском остроге добавили к нашей арестантской партии. Соответственно, в Казании в Екатеринбурге нам еще подкинут местных. Таким образом среди нас то и дело появлялись незнакомые лица.

Вот один из таких новеньких и следовал сейчас сзади. В этом море бородатых рязанских рож выглядел он, прямо скажем, очень и очень экзотично. Высокий, худой, в круглых очочках, с явно иудейскими чертами лица.

— Я в самом деле таки послушник Спасского Собора, Зосим, — видя мою реакцию, сразу пояснил он свою принадлежность.

— Что? Ты? Послушник? Не брехай, — донеслось откуда-то сзади.

— А чем вы таки, сударь, недовольны? — улыбнувшись, спросил тот, глядя на всех нас поверх своих круглых очочков.

— Да ты с виду, как бы это сказать, человек такой… неправославный! — с улыбкой ответил я ему.

Зосим на это лишь фыркнул.

— Ой, я вас умоляю! Если видите горбатый нос, сразу думаете, что я таки иудей? А вот и нет! Ну, то есть таки да, по рождению я Ицхак Моисеевич Шнеерсон из славного города Одесса. Но, хвала законам Российской империи, в православие перейти может каждый и всегда! Так что теперь я таки Зосим, послушник Спасского староярмарочного собора! Вот тебе крест. — И он, гремя кандалами, попытался изобразить что-то похожее на крестное знамение.

Поначалу я ничего не понял, но слово «староярмарочного» вывело меня из ступора.

— А, так это что, церковь возле… Нижегородской ярмарки? — поинтересовался я.

— Она самая! — кивнул Зосим.

— Ага… — только и выдал я, припоминая, что вроде бы евреи имели черту оседлости. Ну, то есть «где родился, там и пригодился». И как, интересно знать, этот тип из Одессы оказался вдруг в Нижнем Новгороде?

— Вот. Вы сразу сказали «ага». Узнаю интеллигентного человека! А я сразу вас заметил. — И Зосим оглядел окружавших нас. — Разве какой-нибудь деревенский вахлак сказал бы так «ага»?

— Слушай, Зосим, а как же ты оказался в Нижнем? У вашего брата вроде бы есть ограничения на перемещение по стране? Или я чего-то не знаю и не понимаю…

— Ну да! Таки есть! Но я же говорю — Изи Шнеерсона больше нет, теперь я православный, истинно верующий человек, честно!

И, выдав эту тираду, Зосим в упор уставился на меня добрыми иудейскими глазами.

Тут только до меня дошло:

— Ах, вот оно что! Ну, то есть ты, будучи иудеем, перешел в православие, специально чтобы преодолеть черту оседлости и проворачивать всякие делишки на Нижегородской ярмарке? Да ты, Зосим, я посмотрю, тот еще фрукт!

— Ой, ну я вас умоляю! Разве я таки в чем виноват? Таковы законы Российской Империи. Я тут решительно ни при чем, — улыбнулся сын еврейского народа.

— Ну-ну. И как ты загремел к нам в гости? — спросил я, а чем еще на этапе себя развлекать — только разговорами.

— Тю, да разве это сложно в наше время? Ну да, я в свободное от службы время имел свой маленький интерес на ярмарочной бирже. И да, я таки впарил хивинцам несколько ассигнатов… ну, не совсем настоящих. А что такого? Это же враги православия — хивинцы! У них там рабство и прочие ужасы! Тем более они увезут эти деньги к себе в Хиву, и здесь их больше никто бы и не увидел! Но нет, начальство раздуло из мухи слона, и вот я здесь в самом прежалком виде! Разве это хорошо? Разве стоит за это отправлять послушника на каторгу?

На некоторое время наступила тишина, разбавляемая звоном кандалов.

— Тит, а Тит! — окликнул я впереди идущего молотобойца.

— Чего? — охотно откликнулся подобревший после выпивки здоровяк-кузнец.

— А дай-ка этому шлемазлу отхлебнуть из шкалика! — произнес я, догадываясь, что этот забавный тип может порассказать еще много всего интересного, стоит только развязать ему язык как следует.

— Ой, я вас умоляю! — произнес Зосим с видом герцогини, которой предложили вместо чистого кокаина понюхать солдатской махорки. — Да кто же пьет эту гадость? Я же вам не поц какой-то! А впрочем, давайте! — ухватил он протянутую емкость, отхлебнув из почти опустевшего шкалика, Изя-Зосим слегка порозовел и принялся бойчее греметь кандалами.

— Так, а где ты жил сначала-то? — не отставал я от этого аналога Остапа Бендера.

— Житие мое протекало в славном городе Одессе, где тепло и очень много всякого гешефту! — начал еврей.

— Ну, а сбежал-то чего? — подзадорил я его.

— Увы. — Зосим попытался воздеть кверху руки, отчего только загремел кандалами. — Злая судьба навлекла на меня несправедливые обвинения, и я вынужден был бросить все и покинуть столь чудный край…

— Украл чего, что ли? — напрямик спросил Фомич, с хитринкой в глазах прислушивавшийся к нашему разговору.

— Ой, ну я вас умоляю. Ну отчего сразу «украл»? Ну да, тот вексель был поддельным. А что делать? Ко мне пришли таки уважаемые