Другая жизнь. Назад в СССР-2 - Михаил Васильевич Шелест

The summit of beauty and love

And Venus was her name

She’s got it

Yeah, baby, she’s got it

Well, I’m your Venus

I’m your fire, at your desire

Well, I’m your Venus

I’m your fire, at your desire

Her weapons were her crystal eyes

Making every man mad

Black as the dark night she was

Got what no-one else had

WoW!

She’s got it

Yeah, baby, she’s got it

Well, I’m your Venus

I’m your fire, at your desire

Well, I’m your Venus

I’m your fire, at your desire

Уже с середины первого куплета и Костик и Глеб запрыгали, как копытные животные, а на второй куплет в палатку заглянули Татьяна, Пырков и пара девчонок.

— Вот у них тут что⁈ — сквозь моё корявое гитарное соло проговорила Татьяна. — Мы там под дождём ждём, пока они тут управятся, а они…

She’s got it. — продолжил орать я.

Yeah, baby, she’s got it

Well, I’m your Venus

I’m your fire, at your desire

Well, I’m your Venus

I’m your fire, at your desire

А после короткого останова, гитара снова взревела похожими, но совершенно другими аккордами[2].

Пришли ещё девчата и остальные пятеро ребят, и тоже сразу включились в «дрыгалку». Пыркову пришлось несладко и он переместился ближе ко мне, усевшись на мой матрас и подобрав под себя ноги. Он был одет в штаны от какого-то простенького спортивного костюма и такую же, как и у всех куртку-штормовку, которую он снял, положив с собой рядом, оставшись в синей рубашке в красную полоску.

Я сидел на туристическом раскладном стульчике и заливался «соловьём».

От «Тяжёлой ночи», я перешёл к теме полегче, и те кто имел гендерную тару, затанцевали «медляк»[3]. Потом я спел Hey Jude[4], Michelle[5], Help[6] и далее по списку, как говориться, пока наши танцы не прервались репликой дежурного повара, очень похожей на такую же из фильма «Джентльмены удачи»[7]:

— Ну вы будете кушать, или нет⁈ Всё остыло давно! Там и дождь кончился…

* * *

Пока мы ужинали, снова пошёл дождь и мы снова переместились в мою палатку. Мне хотелось тупо растянуться на матрасе, но девчонки расселись вокруг меня, как лягушата, ждущие от матери квакушки концерт.

— Что, вы хотите песен? — спросил я.

— Ты сам первый начал, — сказала Татьяна. — Я не успела тебя предупредить, когда увидела гитару в чехле. Теперь ты будешь изнасилован… До потери пульса. Правда, — морально.

Я вздохнул, взял гитару…

— Каши налупился… Поспать бы сейчас[8]…

И тихо перебирая струны, я запел:

— Какую песню спеть тебе родная? Спи, ночь в июле только шесть часов. Тебя, когда ты дремлешь, засыпая, я словно колыбель качать готов. Спи, ночь в июле только шесть часов. Спи, ночь в июле только шесть часов. Спокойной ночи говорю я снова и верую, что не настанет дня, когда тебе два этих тихих слова промолвит кто-нибудь поздней меня. Спи, ночь в июле только шесть часов. Спи, ночь в июле только шесть часов. Пусть, милая, тебе спокойно спится, а я пока долину осмотрю. Скажу, чтоб вовремя запели птицы, задую звезды и зажгу зарю. Спи, ночь в июле только шесть часов. Спи, ночь в июле только шесть часов.

— А ты пел Визбора, — тихо сказала какая-то девчонка. — А его же Милая моя, не знаешь, случайно.

Я кивнул. Было ещё светло. День в июле длинный…

— Солнышко?

— Ага. Сыграй, а?

— Да, пожалуйста, — так же почему-то тихо сказал я.

— Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены, [9]

Тих и печален ручей у янтарной сосны,

Пеплом несмелым подёрнулись угли костра,

Вот и окончилось всё — расставаться пора.

Милая моя,

Солнышко лесное,

Где, в каких краях

Встретишься со мною?

Крылья сложили палатки — их кончен полёт,

Крылья расправил искатель разлук — самолёт,

И потихонечку пятится трап от крыла,

Вот уж действительно пропасть меж нами легла.

Милая моя,

Солнышко лесное,

Где, в каких краях

Встретишься со мною?

Не утешайте меня, мне слова не нужны,

Мне б отыскать тот ручей у янтарной сосны,

Вдруг сквозь туман там краснеет кусочек огня,

Вдруг у огня ожидают, представьте, меня!

Милая моя,

Солнышко лесное,

Где, в каких краях

Встретишься со мною?

Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены,

Тих и печален ручей у янтарной сосны,

Пеплом несмелым подёрнулись угли костра,

Вот и окончилось всё — расставаться пора.

Милая моя,

Солнышко лесное,

Где, в каких краях

Встретишься со мною?

— Ну, вот. Чем всегда заканчивали сборы, тем начали. Может тогда уж и по домам поехали? — спросила Татьяна. — Завтра будет хорошая погода и надо будет стену пощупать. Кто соревноваться, конечно будет… Мишка — точно будет, ему нужен для второго разряда этот маршрут. Или ты на первый сразу рассчитываешь?

— Не-не, — покрутил головой я. — Мне много не надо. Мы же соревноваться приехали. Что надо, то и сделаю.

— О, как! Молодец! Не за себя переживаешь, за команду! Учитесь, студенты! И студентки! Не устал народ веселить? Они, смотри вон, разлеглись уже. Отдыхают. Говорила я тебе, сюда все переберутся…

— Так я к тебе убегу, пустишь?

— Куда я денусь? — вздохнула Татьяна. — Спой тогда и для меня что-нибудь.

— Несёт меня течение, хочешь? — спросил я.

— Давай, — вздохнула она. — Почему у тебя все песни такие печальные?

— Так, э-э-э, про любовь же, — сказал я. — Петь?

— Пой.

Я спел[10]. Стало ещё грустнее. Девчонки с мальчишками стали расходиться.

— И погода такая мерзкая, — сказала Татьяна. — И ты ещё со своими песнями душу разбередил. Пойду ка и я в свою палатку.

— Да и мы пойдём, — сказал кто-то.

— Девять часов уже. Если погода будет, с утра-пораньше можно на стену… Хоть потренироваться.

— Ну, да…

— Да и я тоже… К себе пойду…

Пырков поднялся. И вскоре я в палатке остался один. Случилось это как-то неожиданно быстро. Я почесал в раздумье затылок, не раздеваясь завалился на матрас и застонал от блаженства.

— Ты, прямо, как и я, чуть тормозишь, когда играешь, и поэтому лирические песни получаются ещё лиричнее, хе-хе, — сказал «внутренний голос». — Я слушал и плакать хотелось.

— У тебя же нет эмоций, кроме моих? Или врал?

— Не врал. Так