Физрук: на своей волне - Валерий Александрович Гуров

— К директору нельзя, — резко заявила она, поправляя свою короткую юбку и чуть прищурив глаза. — Ему из гороно только что позвонили.

Я остановился и, смерив её глазами, игриво подмигнул.

— А если очень осторожно? — сказал я нарочито доверительным тоном. — Мне ведь надо уволиться. Сориентируй, как это правильно сделать.

Она замялась, словно не ожидала такого наглого напора или того, что я собираюсь увольняться.

Я покосился на доставщика, который тщетно искал сорок второй кабинет.

— Эй, брат! — позвал я, махнув рукой.

Парень остановился, глянул на меня с подозрением.

— Одну розу дай, будь так любезен, — попросил я.

— Чего? У меня же посчитано, — сказал он и крепче прижал охапку.

Я сунул ему купюру в ладонь и подмигнул.

— Скажешь, что не доложили.

Он покачал головой, но всё же вытащил одну розу и протянул мне. Я взял её и, не раздумывая, вручил секретарше.

— Держи, настроение тебе подниму.

Она растерялась, щеки запылали, взгляд метнулся в сторону, будто она не знала, куда спрятаться. Поклонников у неё, наверное, хватало без меня, а когда это «пчелиное» воспаление спадёт — так вообще будет Клаудия Шифер. Но бабы они ведь как устроены — окажи знак внимания, и она расплывается, как масло на сковородке.

Секретарша заморгала, рассматривая розу.

— Ну… проходите. Можете взять лист бумаги и написать заявление.

Мы зашли в небольшой закуток, где она сидела за компьютером. Я присел на край стула у её стола, взял из рук белый лист бумаги. Положил на гладкую поверхность, постучал ручкой по полю.

— А чё писать-то? — спросил я, глядя на неё.

Девчонка чуть вздёрнула подбородок, стараясь сохранить деловой вид, хотя румянец ещё не ушёл с щёк.

— Ну… заявление, в произвольной форме, — она достала из папки образец, протянула мне. — Вот так, например.

Я взял бумажку, пробежал глазами: «Прошу уволить меня по собственному желанию».

Я усмехнулся.

— Не, фигня какая-то. Никогда ни у кого ничего не просил.

Я отодвинул образец в сторону. Секретарша моргнула, будто не сразу поняла, что я сказал, и не без интереса продолжила наблюдать, как я склонился над листом и начал писать по-своему. Ручка царапала бумагу, буквы ложились неровно — всё-таки в новом теле я писал первый раз.

Закончив, протянул лист секретарше.

— Вот, держи.

Девчонка взяла моё заявление и, только взглянула, брови её уже поползли вверх. Потом она прочитала вслух, будто не веря глазам:

— Обозначаю, что с сегодняшнего числа работать не буду, не потому что западло, а потому что так ситуация завертелась… — секретарша замолчала, глянула на меня поверх листа. — Владимир Петрович, мне кажется, такое заявление директор не примет.

Я вскинул бровь.

— С хрена ли баня та упала? А куда он денется? Я ему сам занесу.

Девчонка лишь поправила маску, не стала возражать.

— Кстати, — я поднял палец, остановившись у самой двери в кабинет директора. — Меня тоже, как-то, пчёлы покусали. Знаешь, что помогло? Народное средство. Намазал… чесноком. Жжёт падла, зато отёк сразу сходит.

Девчонка аж вспыхнула, залилась краской и быстро опустила глаза в бумагу. Че она, интересно, так реагирует? Помочь же хочу!

Я толкнул дверь кабинета и вошёл, не удосужившись постучать. Старые привычки трудно выбить — если уж решил зайти, значит зайду.

Директор поднял голову, но не сказал ни слова. Он прижал трубку телефона к уху и, подняв ладонь, показал жестом: «Минутку».

Я кивнул и, не дожидаясь приглашения, опустился в кресло напротив. На столе рядом стояла вазочка с конфетами, такими же, какие я видел ещё в советские времена. Я протянул руку, взял одну, развернул шуршащую обёртку и закинул конфету в рот.

Уже когда начал жевать, понял, что это привычка моего предшественника — тянуть в рот всё, что попадя. Блин… я огляделся, нашёл салфетку и сплюнул конфету в неё. Итак разожрался так, что в дверь теперь приходится боком заходить. Да и конфета, честно говоря, так себе. Вроде всё то же — знакомые полоски на фантике, а внутри…

Я сунул салфетку с конфетой в карман и краем уха прислушался к разговору.

Директор говорил в трубку каким-то слишком вежливым, почти заискивающим голосом.

— Дайте нам ещё немного времени… пожалуйста, — Леня вытирал лоб платком, взгляд метался по столу, словно искал, за что зацепиться. — Нельзя школу закрывать, вы же понима…

Он не договорил, вздрогнул — видимо собеседник бросил трубку. Леня медленно положил трубку на рычаг, поежился. Лицо директора побледнело, щеки покрылись пятнами, а губы сжались в тонкую линию. Он вытащил из кармана платок, вытер вспотевший лоб, провёл им по щекам.

Вид у Лени был такой, словно его только что поставили на счётчик — и срок оплаты вот-вот истечёт.

— Из гороно звонили, Владимир Петрович, — наконец сказал он. — Как хорошо, что вы согласились заменить нашего физрука.

Я думал, он сразу начнёт говорить про инцидент с родительским чатом. Но нет, видимо Мымра — завуч ещё не успела доложить.

Я не стал тянуть резину, встал с кресла и положил перед ним своё послание… ну или маляву. Заявлением язык не поворачивался назвать — заявы я никогда не писал и писать не собираюсь.

— Короче, Лень, учительство — это не моё, — сказал я спокойно. — Найди другого физрука и кого там ещё… историка.

Директор вздрогнул так, будто я ткнул его электрошоком. Очки на переносице съехали вниз, и он судорожно подтянул их обратно.

— Как… не ваше? — голос у него сорвался. — Володя, у нас школу хотят закрыть! Вы понимаете, что это значит? Если финансирование урежут — дети разойдутся по подворотням. Тут никто в другой район ездить не будет, где они новую школу собрались строить!

— А что стряслось? — уточнил я.

Директор закашлялся, взял со стола папку, но тут же отложил — видно, хотел что-то начать объяснять, но передумал.

— Ситуация следующая, — он тяжело вздохнул. — Наше здание хотят признать аварийным и снести. На ремонт денег никто не выделит. В соседнем районе уже достраивают новую школу — на большее количество мест. Формально всё правильно, удобно и красиво на бумаге.

— А на деле?

— На деле… вы же понимаете, Владимир Петрович: кто из наших учеников будет каждый день мотаться туда и обратно? Это час дороги автобусом