Ювелиръ. 1808. Саламандра - Виктор Гросов

Кулибин, пришедший с кипой своих чертежей по гильоширной машине, застал наш разговор о «соборах в металле» и остановился в дверях, прислушиваясь.

Специально он что ли ждет моих мастеров под дверью?

Гений-механик, никогда не думавший о материале с точки зрения архитектуры, нахмурился, услышав, как я объясняю сложнейшие принципы сопротивления материалов на языке, понятном простому мастеру.

Когда Степан ушел, Кулибин подошел к столу и, не говоря ни слова, разложил свои чертежи станины для гильоширной машины. Затем взял уголек и, бормоча под нос: «А ведь и правда… ребро жесткости… ежели вот тут пустить…», — начал вносить правки в свой собственный, уже готовый проект.

Я улыбнулся. Началось то, на что я и надеялся: перекрестное опыление идей. Я сам того не ведая, подталкивал к открытиям других гениев. Моя маленькая спальня превращалась в центр интеллектуальной бури, которая скоро должна была вырваться за пределы этого дома.

Кулибин не задал ни одного вопроса, он хмыкнул, посмотрел на меня и ушел, пожелав мне здоровья.

Когда на город опустился вечер, укутав его в синий бархат сумерек, в огромном доме воцарилась тишина. В моей комнате-кабинете горела лишь одна свеча, ее неровный, живой свет выхватывал из полумрака стопки чертежей, блеск хирургических инструментов Беверлея на столике и сосредоточенное лицо Элен. Она помогала мне разбирать бумаги, раскладывая по аккуратным стопкам эскизы, технологические карты и расчеты. Ее ненавязчивое присутствие наполняло тишину заботой.

Я отложил ручку. Спина заныла от долгого сидения, руки гудели от усталости, но это была приятная, рабочая усталость. Впервые за эти дни я не чувствовал себя беспомощным. Я работал, управлял, учил.

— Ты раздаешь им все, — вдруг прозвучал в тишине необычно глубокий голос Элен. Она не отрывала взгляда от чертежа сложного пуансона. — Все свои секреты. Сплавы, огранку, инструменты… Ты не боишься?

В неверном свете свечи ее лицо казалось высеченным из слоновой кости.

— Чего бояться?

— Что они уйдут, — она подняла на меня взгляд. — Что, научившись всему, Илья или Степан просто откроют свои мастерские. Используют твои знания против тебя. Ты сам создаешь себе конкурентов, Григорий. Самых опасных, потому что они будут знать все, что знаешь ты.

Я откинулся на подушки. Вопрос был логичным, абсолютно правильным для этого мира, где каждый мастер хранил свои секреты за семью замками, передавая их лишь от отца к сыну. Однако я был из другой эпохи.

— Элен, я не могу сделать все сам, — говорил я слова, что давно зрели внутри и наконец обрели голос. — Мои руки одни, а идей в голове — на сотню жизней. Да и руки эти… — я посмотрел на свои все еще слабые ладони с предательской дрожью в пальцах, — не вечны. Если я умру завтра, все, что я знаю, умрет вместе со мной. Горстка красивых вещей со временем окажется в пыльных шкатулках. Я же хочу оставить после себя метод. Систему. Школу.

Наши глаза встретились.

— Пусть уходят. Пусть открывают свои мастерские, я буду только рад. Чем больше в России будет мастеров, которые думают, а не повторяют заученное, тем лучше. Я хочу, чтобы через сто лет имя «Саламандра» означало знак качества, стандарт, на который равняются.

Она молчала. В ее взгляде смешались восхищение и непонимание — реакция человека, привыкшего к миру, где каждый борется за себя, и вдруг столкнувшегося с совершенно иной философией.

Дверь моего кабинета тихо скрипнула. Мы оба обернулись. На пороге, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, стоял Кулибин. Что-то он в последнее время зачастил.

Он был без своего рабочего фартука, в чистой рубахе, выглядел растерянным, почти виноватым. Очевидно, пришел поговорить, но, застав нас с Элен, смутился.

— Я… это… не вовремя, видать, — пробормотал он, собираясь уйти.

— Входите, Иван Петрович, не стесняйтесь, — пригласил я.

Кулибин хмыкнул, но вошел, неся в руках большой, свернутый в трубку лист. Он подошел к столу, развернул свой лист прямо поверх моих эскизов и ткнул в него мозолистым, въевшимся в сажу пальцем. Это был чертеж привода для гильоширной машины. Мой чертеж.

— Глядел я на твою мазню, — проворчал он, избегая смотреть мне в глаза. — Привод от гири — мысль верная, спору нет. Но вот механизм твой… — он поскреб в затылке. — Не то. Громоздко. Вспомнилось мне письмишко твое, то самое, про коляску самобеглую. Ты там про пружины писал, про фузею… Может, оттуда чего взять? А?

Я нахмурился. Он вспомнил про свою идею фикс. Он обдумывал то мое письмо. Искал связи. Видел конструкцию.

— Фузея тут не поможет, Иван Петрович, — мягко возразил я. — Она для пружины хороша, что слабеет, а гиря тянет ровно. Но мысль ваша верная. Нужно проще. Надежнее.

Он ждал. На его лице читалось любопытство — там плескался настоящий инженерный голод, который я должен был утолить. Это нужно было использовать, направить в рабочее русло.

— А что, если мы вообще откажемся от механики? От гири, от пружины… — я взял ручку и на чистом уголке его чертежа начал быстро набрасывать схему. — Что, если двигателем станет… огонь?

Кулибин нахмурился. Заинтригованная Элен удивленно уставилась на меня.

— В том письме, — продолжал я, и мой голос дрогнул от волнения, — я писал про горение. Про «огненное сердце». Представьте, Иван Петрович: цилиндр. В нем поршень. Мы впрыскиваем внутрь каплю винного спирта, он испаряется. Потом — искра. Взрыв. Крошечный, управляемый взрыв, который толкает поршень. Поршень крутит вал. И так — снова, и снова, и снова. Десятки, сотни раз в минуту.

Говоря это, я лихорадочно рылся в своей «сожженной библиотеке». Каталога не было, но я знал, что книга где-то здесь. Двигатель внутреннего сгорания. Принцип я помнил, но детали…

— Цилиндр, поршень… это все интересно, — пробасил Кулибин. Его глаза сузились. — А как спирт-то туда подавать? И как поджигать?

Правильные, точные, инженерные вопросы.

— Подавать… через клапан. Как в сердце, — я рисовал, и образы всплывали один за другим, цепляясь друг за друга. — Впускной клапан. Потом сжатие… Да, поршень должен сжать пары! От этого взрыв будет сильнее!

Вспомнил! Четырехтактный цикл. Впуск, сжатие, рабочий ход, выпуск. Книга нашлась! Не вся, лишь первая глава, оглавление. Но этого было достаточно.

— Поджигать… искрой, — я пытался вспомнить устройство свечи зажигания. — Два металлических стержня, а между ними — разряд. Как молния в грозу.

— А отводить… через другой клапан! Выпускной! — подхватил Кулибин, его мозолистый палец уже сам чертил на бумаге рядом с моей рукой. — И оба клапана надобно