Аркадий и Борис Стругацкие. Собрание сочинений. Том 1. 1955-1959 - Аркадий Стругацкий

– Опнарушил! – крикнул Сермус. – Опнарушил! Сейчас путет расминирофать!

– Имитация икс-обстановки, – торопливо пояснил Акимов.

– Имитация чего? – спросил Быков.

– Икс-обстановки. Обстановки, которую невозможно предвидеть. Минное поле.

– Час от часу не легче, – пробормотал Быков. – Как в историческом фильме…

– «Оранг» обнаружил мины? – спросила Нина.

– Та, та, – сказал Сермус нетерпеливо. – Сейчас путет расминирофать.

Но «Оранг» не стал разминировать. Во всяком случае, не стал разминировать так, как ожидал Сермус. «Кентавры» не полезли на минное поле, не стали выкапывать мины и вывинчивать их взрыватели. Они взобрались все трое на горящий танк и открыли пальбу. Прежде чем оглушенные и ослепленные наблюдатели успели прийти в себя, через минное поле к белому столбику – теперь уже не белому, а черному от огня и пыли – протянулась широкая полоса перевороченной земли и булькающей кипящей воды. «Кентавры» – на этот раз нежно-голубые – торопливо приблизились к столбику, обнюхали его, окрасились в серо-стальной цвет и вернулись к «Орангу». Испытание окончилось.

– Вот и все, – сказал Акимов устало. – Теперь можно домой.

Нина счастливо улыбнулась.

– Вместе и навсегда, – прошептала она.

И тут Быков обернулся.

– Мне нравятся ваши машины, – сказал он. – Они нам нужны. И вот что… – Он помолчал. – Мне нужно поговорить с вами, Акимов. Если нетрудно, зайдите ко мне после обеда.

3

Вероятно, Быков просто не знал, с чего начать. Он щурился на серое небо за прозрачной стеной, кряхтел, гладил колени и барабанил по подлокотнику кресла толстыми, сильными пальцами. Пальцы были коричневые, в неправильных белых пятнах – следах космических ожогов. «Интересно, долго он будет молчать?» – подумал Акимов. Потом он подумал, что турболет в Новосибирск улетает через два часа. Потом он вспомнил, что оставил в мастерской подарок Нины – букет «вечных» цветов. Потом он подумал, что Нина, вероятно, уже упаковала чемоданы и теперь болтает с Сермусом. Сермус оставался в мастерской еще на неделю, и Акимову было немного неловко перед ним.

– Так вот, – сказал Быков бесцветным голосом. – Дело вот в чем…

После этого он опять замолчал на минуту, хрустнул пальцами и пожевал губами. Акимов нетерпеливо заерзал в кресле.

– Да. Дело вот в чем… – повторил Быков. – Скажите, Акимов, вы… Вы ведь работали над системой около двух лет, так?

– Так, – согласился Акимов.

– Сложное это дело – тонкое программирование?

Тонкое программирование «мозга» нового типа потребовало строжайшей изоляции места работы от всех внешних влияний. Поэтому работы пришлось проводить не в исследовательском центре, а здесь, вдали от крупных предприятий, от мощных линий силовых передач, от шума и гула большого города, в изостатических помещениях на глубине пятидесяти метров под холмом с пластмассовым колпаком. И поэтому Акимов провел здесь два года почти безвыездно, в напряженной ювелирной работе.

Но Акимов не стал говорить об этом Быкову. Он сказал только:

– Да, довольно сложное.

– Чем вы думаете заниматься дальше? – спросил Быков.

Акимов неохотно сказал:

– Буду работать в Новосибирском университете. Нельзя тратить по два года на каждую систему. У нас с Сермусом есть кое-какие идеи. Программирование программирования.

У них были «кое-какие идеи», и эти идеи очень увлекли их: рассчитать криотронные кристаллизаторы, выращивать готовый, запрограммированный «мозг»… привлечь к этому делу математиков, физиков, в первую очередь «гения кибернетики» профессора Сунь Си-тао из Кайфына. Но он не стал говорить и об этом.

Впрочем, Быков не настаивал. Он помолчал, побарабанил пальцами по подлокотнику и с трудом произнес:

– Дело, собственно, в том, что… Да. Видите ли, две недели назад наш кибернетист сломал позвоночник. Спортивные игры, несчастный случай. Да. Он лежит в госпитале… Говорят, он уже никогда не сможет летать.

«Турболет улетает через полтора часа», – подумал Акимов. И вдруг он понял, о чем говорит Быков.

– Сломал позвоночник? – спросил он. – И никогда уже не сможет летать?

Быков кивнул, не поднимая глаз:

– Никогда. А мы стартуем через неделю.

Тогда Акимов вспомнил ночь, многие ночи, яркий спутник «Цифэй» над горизонтом. И маленькую, хрупкую Нину, которая так счастлива, что они будут вместе и навсегда.

– Я понимаю, – сказал Акимов.

Быков молчал, глядя себе в колени.

– Я понимаю, – сказал Акимов. – Я тоже кибернетист. Вы хотите, чтобы я…

– Да, да, – сказал Быков. – Мы стартуем через неделю. У нас совсем нет времени… Да, конечно. Я тоже понимаю, это тяжело. Шесть лет туда и шесть обратно… И большой риск, конечно… Только… – Он растерянно взглянул на Акимова. – Вы понимаете, экспедиция немыслима без кибернетиста.

Акимов медленно поднялся.

– Что касается работы, – поспешно заговорил Быков, – пожалуйста. Вы можете работать во время рейса. Книги, микрофильмы, консультации… У нас есть отличные математики… Я понимаю, это слабое утешение, но…

Не год, не два, а двенадцать. Это будет двенадцать лет без Нины.

Акимов не знал, как он скажет ей. Он знал только, что в его глазах сейчас то же выражение мучительного напряжения, какое он видел сегодня в глазах Быкова.

Он повернулся и пошел к двери. На пороге он обернулся и сказал с горьким удовлетворением:

– Вы, оказывается, совершенно обыкновенный человек.

Быков стоял лицом к прозрачной стене, глядел на серое небо и думал: «Сколько лет говорили и писали о конфликтах между чувством долга и тягой к личному счастью. Но кто говорил или писал о человеке, который заставлял сделать выбор?»