"Фантастика 2025-27". Компиляция. Книги 1-25 - Андрей Соболев

Я всегда считал себя весьма консервативным человеком и с неохотой менял свой образ, стиль одежды или какие-то привычные моменты жизни, для меня это всё и есть Я, мой характер и сущность. Тот жизненный ореол, что окружал меня постоянно, я создал сам, сложил, как мозаику, из частичек своего характера, и если отойти подальше, обхватить мою жизнь единым взглядом, то по таким небольшим кусочкам, как фасон одежды или глупые привычки, можно понять меня самого и кем я стал. Если резко попытаться что-то изменить, броситься в нелепые эксперименты, перекраивая свой образ, то это будут лишь фальшивые попытки скрыть свою истинную сущность. Меняя форму, мы не можем изменить содержание, но именно сейчас мне нестерпимо захотелось перемен. Поэтому я опять купил себе обычные тёмно-синие джинсы, бежевую рубашку, тёмный однотонный джемпер и бурую кожаную куртку, а затем выбрал неприметные, но непромокаемые ботинки. Продавец с радостью создал это всё в специальной Консоли, я немного покрасовался у большого зеркала, наблюдая, как приятно лоснится водоотталкивающий слой, под постоянно ободряющие возгласы приветливой девушки, расплатился одним прикосновением и направился к выходу. Я редко бывал в магазинах и всегда старался их быстрее покинуть. Возможно, всё дело именно в этой вечно царящей лицемерной атмосфере, где воздух пропитан фальшью, плохой игрой и ощущением плохо скрываемого пренебрежения ко всем, включая продавцов друг к другу. Маленький лживый мирок внутри другого огромного искусственного мира, это всё не для меня.

Я выбежал на улицу, полюбовался с минуту, как капельки весело отпрыгивают от новой куртки и быстро стекают вниз, а потом сразу позвонил Максу. Парень долго не отвечал на настойчивые сигналы Консоли, но вскоре послышался такой расстроенный голос, будто он уже смирился с участью и готов услышать от меня новую дурацкую просьбу. На мой вопрос о Шолохове он только буркнул что-то невнятное себе под нос, намекая, что это явно не телефонный разговор. Потом я спросил о «Белом шуме», что гораздо больше заинтересовало Макса, и он даже немного оживился, но на все вопросы так и не смог дать вразумительного ответа. Похоже, он сам мало понимал в собственном изобретении. Когда я спросил о своём странном состоянии сегодня на задании и могла ли программа остаться в коде моего тела, Макс о чём-то долго размышлял и ответил, что раньше никто не выживал после использования «Белого шума», поэтому об её дальнейшем поведении он не может ничего сказать. В расстроенном состоянии я завершил звонок, поймал ближайшее такси и отправился прямиком к Шолохову, в свою родную спальную часть города на улицу Возрождения.

Когда мы подъезжали к дому бывшего Стража, я заметил, что окна его квартиры зияют чернотой. Внутри меня что-то встрепенулось, закричало от предчувствия беды и погнало скорее вперёд. Я быстро расплатился с водителем, стрелой вылетел из такси и ринулся в открытую дверь подъезда. Спотыкаясь и падая в темноте, я кое-как влетел на пятый этаж и на время остановился около шестьдесят первой квартиры. Прислушался. Оттуда не доносилось ни звука, как в прочем и во всём доме, хотя, когда я подъезжал, то тут, то там виднелся свет в окнах, и в них мелькали безликие тени местных жильцов. Я осторожно открыл дверь, положил правую руку на эфес меча и шагнул внутрь. Каково было моё удивление, когда в наполненной темнотой квартире я не обнаружил никого, кроме одинокого Шолохова. Он строго, будто по стойке смирно, сидел на краешке своего дивана, тихо сопел и упрямо смотрел вперёд в кромешную тьму. За окном неумолимо барабанил дождь, осторожно шелестя своими каплями по карнизу, и только резвые ручейки из дождинок на окне отбрасывали змеевидные тени от тусклого света, долетавшего с улицы.

– Вы испугали меня, – сказал я, немного успокоившись.

Но Шолохов не ответил, он продолжал смотреть вперёд перед собой и понуро молчать, изредка всхлипывая носом и покачиваясь от напряжения в спине. На мой голос из-за дивана вынырнуло два зелёных светящихся глаза, а вслед за ними показалось круглое тело с всклокоченной шерстью и пушистым хвостом. Барсик подошёл ко мне, понюхал мои грязные и покрытые капельками ботинки, которые я забыл снять на входе, сел рядом со мной и заглянул в глаза.

– Мяу, – требовательно произнесло пушистое существо.

Я посмотрел на кота, который повторил свою настойчивую просьбу, а потом подошёл ближе к Шолохову.

– Дмитрий Иванович, вы есть хотите? Извините, что вчера не зашёл, у меня такой бедлам в жизни творится, вы даже не представляете! Макс ведь был у вас сегодня? Тот парень с красными волосами, который вам…

Я осёкся, посмотрел на упрямо сидящего Шолохова, положившего руки себе на колени, и тяжело вздохнул.

– Ну, конечно, вы помните… – пробормотал я и отправился на кухню.

– Зря вы это сделали, – грустно ответил мне вслед Шолохов.

На кухне я заглянул во все стеллажи, но они оказались пустыми, зато в холодильнике я обнаружил три пачки дешёвых пельменей, две банки со шпротами и упаковку кефира. Эх, Макс, и это называется «купил поесть», ничего нельзя доверить этому парню. Я даже громко охнул от досады. Но ничего не остаётся, придётся довольствоваться этим, а завтра я куплю уже что-нибудь более съедобное и менее взрывоопасное для желудка. С этими мыслями я поставил на огонь кастрюлю с водой и вернулся в комнату к Шолохову.

– Дмитрий Иванович, а почему вы без света сидите, мы же оплатили?

Шолохов неохотно повернул ко мне голову, но лицо его всё равно скрадывала тьма. Потом он медленно продемонстрировал своё запястье.

– Меня больше нет, я умер для этого мира, – тихо сказал он.

А ведь правда, как я мог забыть об этом? По официальным данным, Шолохов теперь мёртв, я отключил его, а следовательно, квартира должна пустовать. Я с пониманием хмыкнул в ответ и пригласил его на кухню. Там мы зажгли новую свечу, которых у Шолохова скопилось достаточно много, и вдвоём поели весьма посредственных пельменей. Макс не особо заботился о том, что покупает, и, скорее всего, ненавидел меня всем сердцем за то, куда я его втянул.

Шолохов весь вечер был неразговорчив и угрюм, тихо уплетал свой безвкусный ужин и даже не хотел на меня смотреть сквозь единственный огонёк свечи, горевший между нами. Я пытался разговорить его, даже живописно рассказывал о причудах сегодняшнего дня, хотел отвлечь его от грустных мыслей, но Дмитрий был непоколебим. Изредка он поднимал на меня свои грустные, наполненные вселенской скорбью и сотней немых вопросов глаза и тихо-тихо сквозь хрип шептал губами: «Зря вы это сделали».