Иные - Александра Яковлева

— Вот откуда ты такой неблагодарный? — продолжал Петров, сворачивая во двор-колодец. — Ладно, рапорт твой дурацкий я замял… Хотя сам после Мадрида еле погоны собрал…

— Вы всё тот случай поминаете…

— И буду поминать! И буду, пока не уяснишь, какое огромное одолжение я сделал тебе и твоей репутации. Пока не уймешься со своими этими… фантазиями. Про человека в плаще и маске, про вот этот голос, отдающий приказы, и марево ты как-нибудь потом, на старости лет книжку художественную напишешь, я почитаю. А пока запомни… — Петров резко затормозил у освещенной парадной. — Сегодня была бомба. С остальным компетентные люди сами разберутся. А ты не лезь, куда не просят, лады? Устал я, Лихо, за своего сумасшедшего зятя перед начальством краснеть. Все, давай, — он перегнулся через Лихолетова и открыл дверь, — вытряхайся. Верушке привет.

— Спасибо, что подбросили.

Лихолетов выбрался из машины и хотел было хлопнуть дверью, но Петров остановил:

— А вот папочку оставь. И это не просьба.

Лихолетов швырнул на сиденье папку, скрипнув зубами, хлопнул дверью и зашагал к парадной. За спиной мягко рыкнуло и, шелестя шинами, уползло в темноту. Лихолетов постоял во дворе, глядя в квадрат колодца: едва потемневшее небо уже серебрилось близким рассветом, ни одной звезды не видать. Только в его квартире горел оранжевый абажур. Тень, что дежурила у окна — как всегда, как в любой из вечеров, — скользнула в апельсиновое свечение и пропала.

Лихолетов поднялся на свой этаж, вошел в заботливо открытую дверь, скинул ботинки один о другой. Вера выпорхнула из кухни, вся пропитанная котлетно-картошечным, луковым духом и земляничным шампунем, повисла у него на шее.

— Пришел наконец-то, — надула губы ему в ноющий висок.

— Приехал, — поправил Лихолетов. — Тебе от папы привет.

— Ты где был? Я до тебя не дозвонилась, позвонила ему.

— Я так и понял. — Он коснулся ее губами, выскользнул из объятий на кухню. — Пожрать есть чего?

— Руки-то!..

Он сполоснул руки в кухонной мойке. В хлебнице нашелся свежий бородинский, в сковородке под крышкой на дрожащем газовом пламени подогревались котлеты и пюре. Лихолетов снял с крючка чугунную узорчатую подставку под горячее, чтобы есть прямо со сковороды, не пачкая тарелки, с комфортом расположился за маленьким, на двоих, столиком у окна. Вера присела на табуретку рядом. Протянула руку к шкафу, достала ему банку солений. Задержала дверцу.

— Налить тебе?

— Не. — Лихолетов запустил руку в банку, выловил огурец и от души хрустнул им. — Отвык, так и нечего привыкать, еще спать плохо буду. А нужно выспаться — там такое сегодня произошло, ух! Вот послушай…

Он закинул в себя ложку пюре и половину сочной котлеты, проглотил почти не жуя. Готовила Вера, конечно, восхитительно.

— Задержали гражданку, которая, по показаниям свидетелей, закричала и оттолкнула трамвай и грузовик. Криком оттолкнула, понимаешь? Силой какой-то, не знаю… Там еще фонарь так согнулся. — Он скрючил указательный палец. — Это точно что-то ненормальное… Сверхъестественное. Там еще такие следы на земле… — Покрутил в воздухе, показывая концентрические круги. — Никогда такого не видел.

— Вань…

— И главное, слушай, она ж мне почти призналась! Почти расколол ее. Но твой отец снова тут как тут: дело забрал, подозреваемую увел… Все за погоны свои трясется. — Лихолетов подчистил остатки пюре хлебом, высосал помидорку. — Вкусно очень. Спасибо.

Он встал, чмокнул Веру в мягкую земляничную макушку. Она сидела, не шевелясь.

— Зачем тебе это? — глухо спросила она.

— Ну как… Это ж моя работа, — увильнул он, но Вера поймала его руку, переплела пальцы. Пришлось сознаваться: — Просто я подумал… Если бы подтвердилось, то и мне, может быть, поверили бы… То, что случилось в Мадриде… Люди должны знать, что такое существует, Вер, и быть готовыми, слышишь…

Он почти с первых слов пожалел, что признался: Вера отстранилась, потом совсем встала с табуретки, унесла сковородку в мойку. Включила воду, и в трубах завыло. Вера шкрябала щеткой, оттирая пригоревшее, и Лихолетов договаривал уже ее напряженной, сжатой спине.

— Вер… — Он обнял ее сзади и стал дуть в темечко, как любил делать раньше, до Мадрида. В его руках ее тело всегда размягчалось, податливое на ласку, горячело, прикипало к ладоням. Но сейчас она была холоднее статуи в Летнем саду.

— Знаешь, — она выключила воду, и мокрые, распаренные от кипятка руки упали вдоль тела, как мертвые рыбины, — я скучаю. По тебе скучаю, по прежнему тебе. Иногда я думаю о том, что там, в Мадриде, мой муж на самом деле умер, а вернулся какой-то другой человек.

Лихолетов горько усмехнулся. Точнее и не скажешь.

— Теперь я такой, — ответил он. — Прости.

Он отстранился — от Веры и этого бессмысленного разговора — ушел в зал. Вера потянулась за ним, но застыла в проходе, наблюдая, как он стелет себе на диване.

— Вань, может, отпуск возьмешь? — спросила она кротко, примирительным тоном. — Поедем в Геленджик, в санаторий. Папа сможет достать путевку. Будем, как раньше, только вдвоем.

— Не начинай только, — сморщился Лихолетов. — Не могу вот так взять и в отпуск. Там серьезные дела творятся, и без меня не разберутся.

Он выключил свет, рухнул на диван и с головой накрылся одеялом. Вера постояла немного на пороге, словно привидение, потом пошаркала в спальню, шмыгая носом. Скрипнула постель, и все стихло.

Тогда Лихолетов осторожно встал, включил ночник над Вериным трюмо. Раздвинул бутыльки с «Шипром» и «Красной Москвой» на нужное расстояние — трамвай и грузовик. Сверившись с измерениями, установил Верину губную помаду в качестве эпицентра. Сыпнув прямо на столешницу пудру, пальцем начертил расходящиеся круги.

За окном занимался рассвет.

Аня

Такие лифты обычно использовались на производствах: клети с тяжелыми дверями, которые нужно отодвигать, массивные тросы, лязг и грохот. Пока они ехали вниз, Аня смотрела наверх, на металлический скелет шахты, по которой они неторопливо сползали в темноту. Профессор Ильинский запустил лифт своим ключом, вставив его в специальную замочную скважину под кнопками. Наверное, такой ключ есть только у него — царя и бога этого места, как он сам себя назвал. Аня украдкой следила за ним: на царя, тем более на бога Ильинский мало походил. Слабый телом, он ходил, опираясь на тяжелую