Под напором стали и огня - Герман Иванович Романов

поражений по настоятельной просьбе Сталина. И управление войсками наладилось, пусть не сразу, закончилась постоянная нервотрепка и «дергание», в работе Генштаба появилось спокойствие и уверенность, а это самое важное — такие перемены всегда к лучшему, и в войсках подобный подход сразу ощущают.

— Что вы говорите, Борис Михайлович, в краску вгоните. Я артиллерист до мозга костей, и в какой-то мере танкист — ведь на них тоже пушки стоят. Здесь разбираюсь, тут прибедняться не буду, к тому же я люблю свое дело. Но я никогда не ощущал желания планировать и вести войну, потому что есть достойные руководители, способные сделать лучше меня. В Генеральном штабе должна быть преемственность, это «мозг армии» — такие маршалы как Жуков и Кулик совершенно случайные на таком посту люди. А последствия подобного «волевого» руководства до сих пор чувствуются.

Шапошников ничего не сказал, только закряхтел непроизвольно — было видно, что маршал устал, болезни и возраст, все же маршалу в сентябре исполнится шестьдесят лет, проведенных отнюдь не на курортах, никого не щадят. Сталин о нем «заботился по-отчески», если такое выражение действительно применимо — никогда не звонил по ночам, просил Бориса Михайловича почаще отдыхать днем на диване, а все дела, не требующие серьезного вмешательства, переложить на своего заместителя, генерал-полковника Василевского. И маршал был до последнего времени единственным, к кому Сталин обращался по имени-отчеству, игнорируя при публичности свое близкое окружение. Вторым к своему несказанному удивлению, и полному ошеломлению всех, стал сам Кулик — теперь к нему председатель ГКО обращался также как к Шапошникову, чисто доверительно.

Григорий Иванович посмотрел на начальника Генштаба — лицо покрыто сеткой морщин, болезнь измучила Шапошникова. На кителе отсвечивает платиной орден Суворова 1-й степени — под номером один, Кулик настоял, чтобы так и произошло награждение. Второй орден был у него, третий у Жукова, но Георгию Константиновичу на полгода раньше присвоили звание маршала Советского Союза — стал шестым в «обойме».

— Не прибедняйтесь, голубчик, я ведь полковником раньше стал, чем вы три лычки получили, и хорошо вас помню. А теперь поражаюсь вашей эрудиции и вашему таланту — не ожидал. Да и общаетесь вы сейчас по-иному, прекратили притворяться «малограмотным». Товарищ Сталин сказал, что вы много читаете, и все тайком — мне иной раз кажется, что вы знаете намного больше меня, а своему рассудку привык верить, ваше высокопревосходительство. Но это ваши тайны, не буду проявлять любопытство, просто ваш реальный уровень компетенции и знаний я представляю. Жаль, что вы не желаете возглавить Генштаб, я с ним уже не справляюсь по здоровью, а быть зиц-председателем не имею желания. Меня заменит генерал-полковник Василевский, его заместителем будет…

— Назначьте генерала Антонова, не пожалеете. Поверьте мне на слово — он справится и с генштабом, а заместителем к нему моего Захарова — эта пара многих стоить будет. Александру Михайловичу нужно набираться командного опыта — он вполне справится с фронтом. Но не сразу — полгода, не меньше, но лучше год, пусть выполняет ваши обязанности.

— Григорий Иванович, не скажу, что ваши слова неожиданность, Матвея Васильевича мы хотели вернуть в Генштаб — и то, что он был вашим начальником штаба, для меня есть лучшая рекомендация.

— Все трое эрудиты, и главное — они продолжают вашу линию, соблюдают преемственность. Этого достаточно, чтобы четко и уверенно руководить войсками. Но от себя заверю — в случае форс-мажора можете рассчитывать и на меня, помогу, чем смогу и даже больше. Но сейчас я полезнее именно на своем месте — нам нужны танковые армии, и за них я теперь могу серьезно взяться. Идет «война моторов», а этим «инструментом» нужно научиться действовать как можно раньше, и не с теми непозволительными издержками, которые происходят сейчас.

Кулик остановился, внимательно посмотрел на призадумавшегося Шапошникова. То, что маршал решил покинуть свой пост, его самого расстроило — с ним ведь нашел общий язык, общение было и легким, и плодотворным. И с Василевским проблем не будет, и с парой Антонова и Захарова. Со всеми он работал, коммуникации наладил. Но он действительно считал себя более полезным при артиллерии и танках, ведь последними не научились толком действовать, но лиха беда начало.

— В сражении у Харькова мы были всего в одном шаге от катастрофы, Борис Михайлович. А сейчас, на мой взгляд, наступает решающий момент — немцы вложились в удар, перегруппировав силы. Если выдержим, не дадим в Крым ворваться, то стратегическая ситуация на зиму будет с большими бонусами в нашу пользу. Тем более, если английская бомбардировочная авиация перебазируется на местные аэродромы.

— Так ведь и германское командование это хорошо понимает, да и турки склоняются к войне — в Босфор вошла германская эскадра из четырех крейсеров с эсминцами, что само по себе есть свидетельство…

Тяжелый крейсер «Алжир» считался самым лучшим среди не только французских, но и европейских кораблей данного типа — ему не уступали только поздние по постройке германские «хипперы». Но этот красивейший крейсер был уничтожен собственным экипажем в Тулоне, превратившись в развалину, после войны разобранную на металл. Но в данной реальности «вашингтонский крейсер» уже сменил и флаг, и имя — и судьба его отнюдь не предопределена…

Глава 13

— Это все, кто находится в местах заключения, Григорий Иванович — особых указаний на их счет никто не отдавал, но они все изобличены признаниями своих подельников, проходящих вместе с ними. И не смотри на меня так — был заговор, был, и сам знаешь против кого направленный. Хотя половина из списка сидит за срыв заданий партии и правительства, они истратили крупные суммы денежных средств, но результата так и не дали. Все переименованы отдельно, имеют особые пометки.

Кулик старался сохранить выражение лица невозмутимым. На трех скрепленных белых листочках шли полосой фамилии людей, многие из которых были Героями Советского Союза, а один из них удостоен этого звания дважды. И что самое странное — всех их должны были расстрелять без суда, во время эвакуации из Москвы осенью прошлого года, и казни шли до февраля сорок второго, бессудные. Но тут история сильно вильнула, хорошенько ушла в лучшую сторону, и вместе со многими сотнями тысяч ленинградцев они обрели шанс на жизнь. Но что он знал точно, так то, что все расстрелы проводились по прямому указанию исключительно одного человека — генерального комиссара госбезопасности Берии, который сидел напротив него, отсвечивая золотистыми маршальскими звездами